Павел Карачин - 30 лет цинизма. Сбоник стихов

Порастратив здоровье в кровавых боях,
Шел без отдыха-сна на родимый порог,
Ни секунды на месте в пути не стояв,
Сапогами топча километры дорог…

И в родную избу настежь дверь распахнул:
«Я пришел, я вернулся! Здорово, родня!»
С детства воздух знакомый со свистом втянул,
«Сколько ж не был я здесь! Как вы тут без меня?!»

Мать упала на грудь, прослезился отец,
Улыбнулся, обнял с печки спрыгнувший брат:
«Мы уж думали: Где ты нашел свой конец?
И не ждали уже, что вернешься назад!»

«Ладно, полно! Я с вами теперь навсегда…
Я голодный, как черт! Соберите на стол!
Вместе нам не страшны ни напасть, ни беда!
Время взяться за ум! Для того и пришел!

Сколько ж лет я потратил на этой войне,
Сколько сил положил, сколько ран залечил!
Я зимой замерзал, отходил по весне,
Летний зной обжигал, дождь осенний мочил,

По колено в грязи и по пояс в снегу,
Головней прижигая Антонов Огонь,
В сорных ямах валялся в горячном бреду,
Чуял дым от кострищ, чуял трупную вонь,

Загибался от жажды в засохших лесах,
Отпивался водой малярийных болот,
Жрал гниющую падаль, спал на чьих-то костях,
Пробирался во тьме – обезумевший крот!»

Прислонил я к печи верный свой пулемет
И зараз охлобучил борща чугунок.
Даже стыдно – решат: «Вот явился проглот!»
Но налили добавки… Сдержаться не смог!

Мать присела на лавку, меня обняла:
«Где ж ты был, дорогой, эти несколько лет?
Я бессчетно ночей у окна провела…
Но нашел ли ты то, чего здесь у нас нет?»

Я стыдливо поник и уставился в пол:
«Я по свету искал радость, свет и покой…
Врать не буду я, мам, ничего не нашел:
Где ни сунься – гордыня, разврат и разбой!

Я бывал в тех краях, где темно даже днем,
А дорогу в сметану размыли дожди,
По колено уходит нога в чернозем,
Ну а коли упал – так подмоги не жди.

Трое нищих не раз мне встречались в пути,
Только я им не нужен… Чему, впрочем, рад!
И, когда уже некуда стало идти,
Словно громом ударило: «Надо назад!»

Воротился домой твой беспутный сынок:
Ни семьи, ни детей, ни чинов, ни гроша,
Только пара залатанных старых сапог,
Да под рваной рубахой теплится душа…

Только что же ты, матушка, точишь слезу?
Али стыдно тебе за растяпу – сынка?
Не кручинься! Я гордость тебе принесу,
Хоть и способа точно не знаю пока…»

Тут отец мне на ухо тихонько сказал:
«Убери-ка игрушку и мать не пугай.»
Что ж, разумно… С батяней я спорить не стал
И отнес пулемет в дровяной я сарай.

И вступила в права желтоглазая ночь…
«Мам, не парься с постелью, я в сени пойду —
На пуховой перине мне будет невмочь!»
Повалился на лавку и мертвым уснул.

По заре по рассветной отец разбудил,
Мирной жизни преподал мне первый урок —
Вывел в поле и в руки мне косу вручил:
«Что ж посмотрим, на что ты способен, сынок!»

Размахнулась рука, раззуделось плечо…
Но не режет коса – только тычется в грунт.
Да! До этой работы расти мне еще…
Научусь! Нам не боги горшки обожгут!

Только что же ты, батя, смеешься в кулак?
Извини, не к косе – к пулемету привык…
Это я только с виду безрукий дурак —
Быть не может, чтоб я сей процесс не постиг!

Несмотря ни на что, я работать был рад,
Не умел, но старался, во что было сил!
Как собака устал, ну а вечером брат
Возвращенье отметить меня пригласил.

На полках старой бани нехитрая снедь:
Сало, щавель, картошка да водки ушат.
«Наливай, дорогой, да скорее ответь,
Что за земли за нашей деревней лежат?

Правда ли, что за морем не худо житье —
Мужики при каретах, а бабы в мехах,
Из хрустальных бокалов лакают питье
И огульно погрязли во свальных грехах?»

Не скажу, не видал… Думаю, это миф,
Что придуман на зависть, потеху и шок —
Голод, тюрьмы, поборы, чахотку и тиф
Видел я в изобилии, где бы ни шел!

Всюду стонут и стон этот песней зовут,
Всюду грязь, всюду шум, стужа, слякоть и зной,
Всюду все пуще глаз каждый грош берегут
Так, как будто возьмут его в ящик с собой.

Где нас нет тоже худо, поверь мне уж, брат,
Мрак над всеми местами крыла распростер…
Где ни кинь – средь живых правит бал казнокрад,
А средь мертвых – товарищ его мародер.

Только что же ты, брат, так тоскливо завыл?
Что ж ты каплешь слюной да трубой держишь хвост?
Ты уже шибко пьян, ты бы больше не пил —
Пара рюмок еще и пойдешь ты вразнос!»

Брат еще накатил и под лавку упал.
И едва я его доволок до избы —
Как хороший кабан братец вес нагулял,
Несмотря на крестьянские в поле труды!

Отоспавшись, отмывшись и бороду сбрив,
Я решил навестить ту, что с детства любил —
Мочи нету гасить накативший порыв,
Образ милый меня бередил и манил.

Я взбежал на крыльцо, захмелев без вина,
Как мальчишка краснея: «А нужен ли ей?»
Наконец, постучал… И открыла Она!
И отпрянула, вскрикнув, в потемки сеней.

Я Ее подхватил, закружил на руках:
«Не пугайся, родная, аль не узнаешь?!»
Убедился – в каких ни броди ты местах,
А такой красоты никогда не найдешь!

И, в себя приходя, отвечала Она:
«Ты ушел, не прощаясь, ты просто исчез!
Я рыдала, я злилась, годами ждала!
Начала забывать – вот он ты! Ты воскрес!

Но скажи: ты, наверно, весь мир обошел,
Женщин разных, наверно, вдали повидал…
С ними было, конечно, тебе хорошо?!»
«Плюнь в глаза ты тому, кто такое сказал!

Я видал алогубых дородных мадонн
И мулаток с четвертым размером груди.
В мире женщин не счесть – имя им легион!
Но, покуда есть ты, мне не нужно блудить!

Только фото в кармане на сердце носил —
Мы с тобою, обнявшись, на фоне реки…
Вечерами разглядывал, плакал и выл
От занозой свербящей звериной тоски!

Только что же ты, милая, прячешь глаза?
Аль не рада ты мне? Али любо с другим?
Если вру – пусть меня поразят небеса!
Но лишь слово скажи – я растаю, как дым!»

Лето быстро прошло, я работал, как вол,
Научился кой-как управляться с косой…
Шель-шевель – и октябрь к концу подошел.
Я гулял, наслаждаясь осенней порой.

Из кармана достал я свой скромный обед:
Две картошки, краюху и сала кусок,
Но внезапно фигура закрыла мне свет:
«Я не ел целый день! Дай кусочек, сынок!»