Павел Карачин - 30 лет цинизма. Сбоник стихов

Предо мною стоял седовласый старик:
Посох выше главы, до колен борода,
Стан сухой, что к жаре и морозу привык,
Ноги старца не знали сапог никогда.

«Ешь, папаша, хоть все! Сытым путь веселей!
Ты какою судьбой в нашу степь занесен?
Где бывал, что видал, расскажи поскорей —
Связи с миром в деревне я напрочь лишен!

Расскажи мне о землях людей кочевых,
Что далеко отсюда на север лежат,
Где рекой льется водка, где жарят шашлык,
Где свободные люди, как птицы кружат!»

«Север, как же… – задумчиво молвил старик —
Вот оттуда, как раз, и иду я сейчас…»
«Значит, видел! Ну надо же! Ты не тяни!
Мне не терпится полный услышать рассказ!

Я от жизни отстал, не слыхал новостей,
Расскажи мне, как грозная пляшет броня,
А за нею пехота – царица полей
Наступает, винтовками грозно звеня!

Расскажи, как трусливо отходят враги,
Чуя сердцем, печенкой, что всем им капут!
Как под звуки серебряной тонкой струны
О героях стихи трубадуры поют!»

Покачал головой седовласый старик,
Грустный взгляд заострился и впился в меня:
«Там на тысячу верст не осталось живых
И на десять саженей промерзла земля.

Зверь туда не идет, птица мрет на лету
И от стужи деревья там стали стеклом,
Только павшие молча вмерзают в тропу
Час от часа все глубже… Но дело не в том —

Мертвых лица видны на любой глубине,
Слепо смотрят глаза и оскалены рты…
Эта страшная явь каждый раз снится мне!
Я бегу на восток, заметая следы!»

Я зажмурился, уши руками закрыл…
«На хрена ж ты мне это сказал, старина!»
А открыл я глаза – старика след простыл…
Многотонным катком придавила вина!

Словно пьяный, шатаясь, я шел по селу
Повторяя под нос: «Сука, сволочь, шакал!
Самым первым ты должен был сгинуть во тьму!
Ты ж домой захотел! Всех ты бросил! Сбежал!

Захотелось покоя?! Что ж, иуда, пляши!
Набивай ненасытное брюхо борщом!
Трахай девок, бухай, сей, коси и паши
И всю жизнь делай вид, будто ты ни при чем!»

В уши мне зашептал вкрадчивый голосок:
«Что ты маешься дурью?! Их время ушло,
Испарилось, развеялось, словно песок,
Растворилось туманом, водой утекло!

А тебе повезло – ты не сбился с пути,
Не погиб от чумы и в дорогу не вмерз!
И не всем довелось вам до дома дойти —
Материнских по многим текут реки слез!

Чем же ты не доволен?! Ты жив и здоров,
Кров имеешь, постель и горячий обед!
Так избавься от глупых горячечных снов,
Без сомненья живи и копти белый свет!»

«Замолчи, негодяй! – отвечал я ему —
Я со всеми во льдах должен нынче лежать!»
Как безумный, вбежал я в родную избу,
Жадно принялся воду из жбана лакать.

Не спасло от горячки и жажды питье…
Вдруг, в окно я взглянул сквозь тягучую тьму
И увидел на миг отраженье свое —
Вроде я, но не я – что не так – не пойму…

Только что же ты, зеркало, нагло мне врешь?!
Что ж мукою кропишь вороные виски?!
Но в душе понимал я, что это не ложь…
И сдавило в груди от смертельной тоски.

Понял я, что мне душно и тошно, хоть вой!
Не помогут ни мать, ни невеста, ни Бог…
И, поникнув тяжелой больной головой,
Повалился в кровать, не снимая сапог

И мгновенно уснул… И приснился мне сон,
Будто из лесу вышел в деревню медведь,
Будто свора собачья повисла на нем,
Обещая Топтыгину скорую смерть.

И, как мог, отбивался лесной исполин,
Что тростинки, ломая собачьи хребты,
И всезнающий ворон кружился над ним,
Понимая бессмысленность этой борьбы —

Ведь собак было больше, они были злей,
В одиночку на свору идти не моги!
Что один против сотни цепных кобелей?!
И под натиском рухнул хозяин тайги…

Чу! Знакомый рожок заиграл вдалеке!
Эту музыку вспомню я хоть через век!
Я с кровати вскочил и, как был, налегке
Белкой прыгнул под первый ноябрьский снег.

Крепкий воздух ночной полной грудью вдохнул,
Отряхнулся и сплюнул в дорожный ледок,
И плевок на лету засиял ярче звезд
И насквозь, до ядра, матку-землю прожег.

И ударом ноги дверь сарая открыл,
Где в углу было начал ржаветь пулемет,
И родной «Дягтерев» на плечо я взвалил
И на звуки рожка быстрым шагом пошел…

Привели меня звуки на берег реки,
Где привалом стояла огромная рать:
Развевались знамена, горели костры,
Повара торопились паек раздавать.

Я присел у костра, потянулся к огню
И озябшим рукам стало вмиг горячо.
Пламя грело продрогшую душу мою…
Но невидимый кто-то тронул вдруг за плечо.

Оглянулся… Там странный стоял человек:
По лицу – Вельзевул, а по лычкам – сержант.
И не таял совсем на лице его снег…
Тем не менее, был этой встрече я рад:

«Ты возьми, командир, во дружину свою —
Нет в миру мне покоя и радости нет!»
И ответил сержант: «Я тебя узнаю,
В академии смерти я видел портрет…

Был еще я юнцом, когда имя твое
Знали все, кто однажды примерил мундир!»
«Полно, полно, служивый! Ты знаешь не все!
Ты б руки мне не подал – ведь я дезертир!

Я сбежал с поля боя, оставил друзей.
Славу, честь и свободу на сон променял!»
Усмехнулся он хитрой улыбкой своей
И открыл, было, рот, но осекся, смолчал…

И на тему другую пошел разговор:
«Так в какие же земли нацелен поход?»
Он присел и подкинул полено в костер:
«Путь не близкий. На север дружина идет.

Мне один старичок рассказал про края,
Где убил все живое жестокий мороз,
Где уже много лет не восходит заря
И ни звери, ни люди не кажут свой нос,

Где всегда темнота, где ни ночи, ни дня,
Где лежат подо льдом те, что лучше меня,
Те, что лучше тебя, те, что лучше нас всех…
Больше мы никогда не услышим их смех.

Понял я – непростая работа грядет:
Там живые не сдюжат – лишь сгубишь людей!
Да и кто же туда добровольно пойдет
По веленью моих сумасшедших идей?

Взял тогда я трубу и подъем протрубил…
И из мрачных болот, из оврагов и рвов,
Из забытых людьми и богами могил
Встала армия мертвых, услышав мой зов.

Попытаемся с ними те льды расколоть,
Чтоб достать бедолаг и закрыть им глаза…
К жизни их не вернуть, так пускай же Господь
Упокоит их души в своих небесах!»

Я вскочил, с удивлением глядя кругом
На бойцов, что сидели рядком у огня —
Кто с дубиною, в шкурах, кто в латах, с мечом…
И стрелою догадка сразила меня: