Ксения Гильман - Повести временных мест

Над пропастями стояла, прошла по дну,
ветра в рукава вдевала, ныряла вверх,
под шелковым одеялом ждала весну,
под лютым февральским ветром сбривала мех…
Живая вода бывает, любовь горчит,
свобода приходит вместе с уменьем ждать…

…но месяц все убывает, наш бог молчит,
и в небе осеннем стынет одна звезда.

В небе твоем происходят такие вещи,
что у меня перехватывает дух…
Осень, как проигравшийся в пух помещик,
ставит свой старый блюз против новых двух.
Кем ты любим, для кого твоя плоть ночами
тлеет, как мокрый порох на мостовой,
мне все равно, ведь по-честному, между нами…
Я только сон – и к тому же уже не твой.

Можешь прильнуть к моему витражу губами:
пьяным дыханием не растопить стекла.
Но отступиться – по-честному, между нами! —
значит забыть, кем я раньше тебе была.
Только тебя эта память ждала у входа,
даже когда ты с другими делил постель,
даже когда нам в нелетную ночь погода
не предвещала радостных новостей.

Встань у окна и смотри: на пустом экране
тлеет ноябрьских звезд ледяной неон.
Этот ли свет сквозь портьеры из тонкой ткани
нынче проник в твой тайник, в твой непрочный сон?
Небо зовет, посылая свой стон протяжный,
к самому сердцу тянет лучи луна…
Если по-честному, так не бывает дважды,
и – между нами – я тоже тебе нужна.

Еще мой голос не украден,
мой дух сбежал от повитух,
он до презренной жизни жаден —
не хочет славить пустоту.
Ему давно бы примириться
со скучной мудростью основ,
но он заглядывает в лица
грядущих лет и вещих снов.
Он рыщет зверем по болотам,
летит луной по небесам,
привыкший к резким поворотам
и незнакомым голосам,
ведь голоса, что сквозь пространство,
сквозь время тянутся ко мне,
мне рассказали сказку странствий
и быль о мире и войне.
И как мне дальше множить массу
не покусившихся посметь,
то к Вознесенью, то ко Спасу
готовя праздничную снедь?
Ведь все, что мне нашепчут музы,
во время гибельной петли
я сброшу вниз балластным грузом
на радость жителям Земли…

Из какого бы нынче сора
я судьбы себе ни напела —
вечный спор Эйнштейна и Бора
не решить теореме Белла…
И в какую нору кротовью
ни нырну я теперь за счастьем —
между вечностью и любовью
не хочу себя рвать на части.
Пусть и то, чего нет на карте,
как и то, что поставлю на кон,
греет солнцем в холодном марте,
будет символом, а не знаком.
Пусть забудут меня, но позже,
чем закатится сердце в Лету,
ведь поэзия так похожа
на распятие по секрету.

Выйти из всех, чересчур социальных, сетей,
стать тростником, растерявшим последние мысли,
и полететь сквозь тоннели небесных степей —
сердце пока, а за ним и душа, не прокисли…
Все остальное – попытки себя оправдать,
стать чем-то вроде рекламной заставки себе же.
Падать – не больно, больнее совсем не летать,
так и кривляясь шутом на убогом манеже.

Кто здесь научит любить, если каждый второй
прячет на дне свое солнце, покрытое тиной?
Только умеющий сверху следить за игрой
может с улыбкой Христа любоваться картиной.
Только лишившийся веса на откуп ветрам
может взвалить на себя непосильное бремя,
чтобы однажды сложить свой заоблачный храм
из кирпичей, на которых распишется время.

Но оставаться собой на любой высоте —
разве не этому учат мессий поневоле?
Даже когда в твои двери стучались не те,
кто-то тебе обещал: обойдется без боли…
Ты не поверил, но вышел зачем-то в эфир,
новые души ловя в эти старые сети,
чтобы потом наварился разросшийся клир
на неспособных принять неминуемость смерти.

Что ты хотел изменить, если знал наперед,