Георгий Моверман - Прощай, сестрица Кострома. Избранные стихи и рассказы

Ну вот и всё, папаня и маманя,
Такие вот у сына-то дела.
Ведь пуля-дура знает кого ранить,
Летит себе свинцовая пчела…

Лоза на море вид не портит,
Сырой террасы пол дощат.
Лука Шувалия из Поти
Смакует кофе натощак.

Неярки дней его охвостья:
Была страна, была жена…
В Рустави сын, а дочка в Хосте.
За русским замужем она.

Базарный крик портовых чаек
Привычен и не режет слух.
Ничто под кофе не печалит
Луку, быть может, пара мух,

Жужжащих нудно, деловито —
Электробритвой «Агидель»…
Была, была электробритва,
И он ей брился через день.

Он вспоминает, как светило
Над Поти солнце. Из Москвы
Являлись женщины, щетина
Их не пугала. До поры.

Подарки потийского лета
сегодня в памяти живут.
А было ль всё хмельное это?
Над Поти осень, листья жгут.

В душе Луки конец сезона:
Спокойный космос доброты.
Заряд его заложен, взорван,
И грунт взметнувшийся остыл.

Длинна, уныла в Поти осень,
С зимой тоскливой года треть.
Лука пьёт кофе, он же Овен,
А Овнам долго не стареть.

Солдаты Пирра водружают знамя,
Ликуют штаб, обоз и лазарет:
Победа есть, была и будет с нами,
Одна, и две, и тысяча побед!

Ура! Кричат язык, глаза и ноги,
Виват царю! Хрипят обрывки тел.
Мы победили тех – их, в сущности, немного —
Кто сомневался, блеял и гундел.

Кто интеллектил, спорил и софистил,
Веселье дней припудривал тоской,
Пасьянсы кто раскладывал из чисел,
Кто просто был не «этот», а «другой»…

Кого панически трясло от слова «наше»,
Кого корёжило от слова «большинство»,
И крик «ура» бессмыслен был и страшен…
Кто не умел сказать могучее «чаво?».

Пиджак перхотный, вялый клин бородки,
Ехидство каверзных, заумных инвектив…
Как здорово, что век такой короткий,
Всем умникам намерял Коллектив!

Великий Пирр, веди «своих» к победам,
Тащи за шкирку, в зад пинай ногой,
Дай крови «не своих» чуток отведать,
А дальше мы уж сами…
всех в огонь!

«Пора, мой друг, пора!
На исповедь, как водится…
Казнить раба пера
не каждый день приходится.

Шагай, мой друг, шагай
пошибче, время дорого!
…Да, я стихи слагал,
Борясь со словом-ворогом.

Искал, искал, искал
Игру, что в слове кроется.
Нашедши, не вздыхал,
Что смысл с формой борется.

Был весел и хитёр,
Изображая мужество.
Глаза свои не тёр,
Сбирая слезы в лужицу.

Любил. Как мог, любил.
Не бегал Божьей милости.
Под корень не рубил:
Что выросло, то выросло…

…Да где же ты? Пора!
Помост сколочен наскоро.
Как воздух свеж! Сыра
Колода коренастая.

Ну что ж, последний взгляд —
Народ наш в нетерпении.
Давай что ль «тру-ля-ля!»,
Полегче как-то с пением…

Sic transit Gloria… Огни
Во тьме последнего вагона…
Щекою к рельсам мрак приник,
Чтоб уловить остатки звона
Кимвалов славы мимолётной,
Случайной, словно театр залётный —
Отрада сонных поселений,
Где ворошит Шекспиров гений
Уклад насупленного быта.
В нём всё не счастливо, не сыто…
Но плачут женщины до стона
Над неповинной Дездемоной,
Тайком глядящей на часы:
Пора бы ехать – дома сын
Один, а тут ещё поклоны,
Гримерка, сплетни… Всех собрать…
О, Боже мой! Дурак Отелло
Так шею слапал неумело,
Что синяков не избежать.
Автобус древний, мятый бампер,
Водила толст, красиво сед…
И метров сто бегут собаки
С истошным лаем труппе вслед.
…Отстукал поезд, дрожь по рельсам,
Кряхтя поднялся, тишь вокруг.
И понял: Transit…
Не надейся,
Другой вокзал. Другой маршрут.

За Яузой домишки, дерева,
Ганновер, Мюних, Йена и Аахен,
Остаться здесь бы до кончины на хер,
Да долю царскую куда же подевать?

Сошли с кареты, сели на траву,
Темны и горьки мысли у Петруши,
А Алексашка, будто бы подслушав,
Промолвил едко: «Чисто как живут!

Вся эта сволочь на кукуйской стороне —
Рейтары, лейтенанты, капитаны,
Нахапали в России капиталы,
И нас же обсерают, разве нет?»

Сощурился недобро царь Петруша:
«Уж больно разговорчив стал, холоп!
Ты б поберёг, что ль, задницу да лоб…
Поменьше отрясали б удом груши —

Так жили бы не хуже этих вот!
Да. Точно жили бы не хуже…
А спят подолгу, леность, грязь да лужи», —
Промолвил царь и, сунув трубку в рот,

Шепнул он Сашке: «Девки ждут, поди.
Давно уж не плясал я менуэта,
А хороша, Бог мой, сисястая Аннета.
Что брюхо трёшь? Туда, в кусты сходи!».

Петруша пиво пил, гостинцы раздарив.
Спало Останкино, Зарядье и Остожье,
Сны были лёгкие, весенние, о Божьем.
И терпеливо ждал рассвета Третий Рим.

Стоит – накрыт рогожей – у окна,
Как конь-огонь по ездоку скучает.
А тот его за лихость привечает,
Ступнями ног давя на стремена.

Да где ж промчишься конным лишний раз!
Заботы государевы репьями —
Сенаторы, министры да крестьяне.
И каждый ждёт Петра царёв приказ.

А он затих, не требует приказа —
Токарный этот нартовский станок,
Стоит себе, как конь, четырёхног
Отрадою для рук, ума и глаза.

Он для Петра – мечта о сонме дел,
Ремесленном сопящем интересе,
О радости неумственной, телесной…
…И Петр станок ногой своей вертел.

Резцом голландским бронзу разодрав,
Вороной каркал новомодный суппорт,
А Пётр стоял, как будто впавши в ступор,
Единым со станком издельем став.

Вот стружкой обожглась его нога.
Но Пётр стоял… И думал Царь о дюймах,
Чем сковывал беспутство мыслей буйных.
И пот со лба стирал арап-слуга…

Январский день промозглостью своей,
Усугубляет холод будущих предчувствий,
Реки Петровой видно уже устье,
Доплыл он до него, крича: «Скорей, скорей!»