Георгий Моверман - Прощай, сестрица Кострома. Избранные стихи и рассказы

Покой и свет в душе усталость тела топят
в таинственной реке, текущей на восток.
Потерь, побед и бед теперь не нужен опыт,
В гусиный пруд слились и устье, и исток.

Забота без тревог, веселье без похмелья,
Без пафоса слеза, без злой обиды гнев.
Покойная земля, припал всем телом к ней я,
И строю тёплый кров, сарай, забор и хлев.

Зазубрен мой топор – не там бревно он тешет,
Не точена пила, и рез её не прям.
Проекта вовсе нет, и знает только леший:
А будет ли вообще построен этот храм.

Какой уж храм? Смешно! Часовенка в низине
с иконкой лишь одной «Нерукотворный Спас».
Неужто наш костёр погаснет и остынет,
Который я разжёг, и горстку дров припас.

Течёт поток машин не пафосного вида
На север в Кострому, по бывшей «Костромской».
Неправдой снов теперь мне кажутся обиды,
Да были ли они? Прошли. Как в детстве корь…

На шестьдесят шестом маршруте
Койота трупик в стороне…
И понимаешь, как до жути
Далёк тот мир и странен мне.

Тот мир, в котором ночью кто-то
Под восклицание «My God!»
Прервал мгновенно жизнь койота,
Его таинственный поход

Куда-то вдаль к помойке щедрой,
Где под рекламой «Pizza Hat»
Полны остатков сладких недра,
Вкусней енотов во сто крат.

Тут мне не жить средь улиц чистых,
Пронумерованных навек,
Где городки персон на триста,
Где незнакомый человек

Предупреждает незнакомых,
Что на деревьях есть клещи,
И ты уж, please, приятель, дома
Свой кожный панцирь обыщи.

Тут тараторят на невнятном
Английском – сроду не поймёшь.
На жабрах здесь у рыбки пятна —
Блюгеля, колкого, как ёрш.

Поток машин неторопливый
Меж светло-серых мостовых,
На них народ, мечтой счастливый,
К которой сызмальства привык.

Он мыслит мерами иными:
В пакетик – фунт, а в бак – галлон,
Он в час наматывает мили,
Давя дорог своих бетон.

Не поминают Бога всуе,
А просто знают, что есть Бог —
Те, кто живёт в земле Миссури,
Среди равнин, холмов, дорог…

Никто не пишет хвалебных рецензий…
Нет, я не в смысле особых претензий.
Ведь труд мой – на вирши чужие пялься,
попутно мни фаланги фраз и пальцев!
Ищи слова и соблюдай манеры,
Рожай строку, рифмовку и размеры.

А нужен ли букет шипастых мнений?
Никто не скажет ведь: ну, брат, ты гений!
Или хотя бы, что ты новый Бродский.
Ну, если только выпивши. Да Бог с ним…
Ведь главное на этом мундиале
сыграть с самим собой в большом финале.
На гамбурской арене приз известный:
шлепок по ляжкам, вскрик «О да, прелестно!
Какой же ты, засранец, сукин сын!»

И вновь впрягайся, не жалея сил
в телегу грязную, воняющую дёгтем.
И ты скребёшь затылок ломким ногтем:
хомут ободранный, истертые оглобли,
ноябрь дождливый, седоки продрогли…
А ты по грязи тянешь неподкован,
к неверным чудесам неведомым и новым,
придуманным тобою, тем и дорогим…
Ведь было всё написано другими
давным-давно, в других краях и лучше,
Но тянешь ты: а вдруг счастливый случай….

…Да, хлопал я себя по ляжкам жёстким,
лишь пару раз, не больше. Да и Бог с ним!
Целее будут ляжки и ладони…
Какой же шрифт мне выбрать? Да! Бодони!

Спускаются неслышно белизною ваты
Седые волосы на сгорбленные плечи,
Иных уж нет из нас, погасли тихо свечи —
Семей своих и наши горькие утраты.

Мы были стайкой в этом мире разобщённом,
Шарами на столе вселенского бильярда,
В границах рамки треугольной в месте старта
Игры неспешной между ангелом и чёртом.

Мы были вместе все. Делились ли последним?
Излишним – да. А там – как выпал
жребий-случай.
Неразрешимой тайной интеллект не мучай:
Небытие сберёт всех беспощадным бреднем…

Что может молодость? Лишь то, что знает старость:
На пол подстеленной соломы жидкий ворох,
Мышей сомнения противный тихий шорох,
И горьковатый вкус того, что не досталось.

Запас минут растратим с миною беспечной,
Не осенясь крестом небесного сиянья.
Нам выходить, друзья: платформа «Северянин»…
А кто за нами, тем – подальше, до конечной.

Каждый жил, как он умеет,
по прожитому – имеет:
то промеленное мелет,
то просеянное сеет;
удивляется – не зреет
колос в поле и хиреет.

Ну, а кто-то взял – и смеет
бросить в топку, чем владеет.
«Он безумное содеет», —
осуждают фарисеи!
Или мрак решил рассеять
Тем костром, где был сожжён…

Могу ли от себя сбежать —
без чемодана, что без ручки?
И бросить с полдороги жаль —
да где же купишь, что получше?

А города, похоже, есть,
где чемоданы обновляют!
Решиться бы да улететь…
Но грозы! Рейсы отменяют.

Сплошное «cancel» на табло,
забит буфет аэропорта…
И чемодан забыт назло
себе, упёртому до чёрта!

Туманы, наледи и смог —
больна нелётная погода.
Прощанья неизбытый срок
и пограничников кордоны…

Не слышен «цвяк» печати их,
и паспорт мой давно просрочен.
Давай-ка на своих двоих,
к груди прижав свой узелочек,

где смена ветхого белья,
да кружка-друг в разводах чайных…
Так значит вот цена моя?
Информативно. Но печально.

Прости всех нас, Фазиль Абдулович, прости,
За мир Сандро, что был профукан как наследство
Подростка глупого, балованного с детства, —
Со смехом щедро брошенное из горсти.

Свой мир слепил ты из того, что глаз вобрал:
Волны сухумской с нахлобучкой белой пены,
Дымков печей на фоне неба над Чегемом,
Где не однажды Колчерукий умирал.

В том мире пьяной Изабеллы зрела кисть,
форели покрывались пятнами испуга…
Коня покорного потёртая подпруга,
И простодушная крестьянская корысть.

Иные смыслы тянут в слово «Искандер»,
И смех иной: недобрый с лязгом пыльных трактов,
Но не пойдёт тобою созданное прахом,
Хоть полк собратьев Чика сильно поредел!

Добро кулачное воспето не тобой.
А что тобой воспето, зверь породы странной?
Безделья роскошь и невинные обманы
Твоей Апсны, что не обласкана судьбой.