Елена Збаражская - Среди звука. Смысл молчания

И сиплый воздух гонит пыль
Вчерашних вьюг парад в ущелье,
Где не бывает простофиль,
Где лишь любовь, и тает зимье…

Обновляется плоть земли,
В лёгком трансе вздыхает город,
Дни разделись, промокли пни,
Солнце дерзко ползёт за ворот.
Вечера вышивают сны
На картоне ночей (нить «люрекс»),
Новой родинкой в складке губ
Отпечаталась мега-юность.
Приступ сплина уходит прочь
Заблестевшей душой асфальта,
До оргазма весенних слёз
Двадцать два монолитных хода.
Истончается наша мысль
В тёмном зеве зимы-мерзавки,
И пульсирует новый смысл
На столешнице старых сказок…

Март сопит на развалинах мира,
тянет мгла исхудавшие руки,
коматозного солнца пунктиры
мельтешат (теперь больше от скуки).
Истончаются в нитку ледышки
странных зим, нашумевшей капелью,
тишина после долгой одышки
наслаждается звуками трели.
Облака на буксире у неба,
в чехарде тёплых грёз зреет нежность,
в ветках памяти сонных деревьев
набухает зелёная свежесть.

А девчонка моя, белошвейка,
распорола бедовую душу,
из кусков залатала все шрамы.
И в рассвет ускользнула распутный…

…в полулюбви застыла изнутри
молчуньей, не умеющей молчать,
страдалицей, с отсутствием тоски,
бегуньей, не умеющей бежать.

…она сегодня грешность, тишина,
нетронутая нежность для мужчин,
застенчивая мякоть февраля,
прилежное дитя мирских обид.
открытая насмешливая грусть,
во внешности загадочный «шарман»
отчаянный воздушный поцелуй
(с ладони улетающий обман).

…но засуха гуляет по губам,
вопит в затылок, ноя, пустота.
в крахмальных простынях души кричит
недолюбовь… и одинокий «вамп»…

Обнимаю тебя, как мир, чуть продрогший, поломанный болью,
где кружит вековая пыль, и снегами твой дом припорошен.
Недолюбленный брошенный рай – ватным небом, мёрзлой водою,
мятым клевером пахнут мечты, горным воздухом дышат звёзды.
Ты молитвы мои не считай, лучше слушай, что шепчут ветры:
в них сегодня и завтра, вчера – недосказанность, лёгкий трепет.
Без тебя не приходит весна, умирают стихи на пиках,
травы корни теряют, а сны снятся только богам безликим.
Ты под голой луною ждёшь млеко зорь, над туманами – ночи,
не роняешь остывших слёз, только смотришь страдально на море.
Не проси заплутавших птиц показать тебе старые тропы,
лучше строй из руин корабли, и плыви по судьбе свободным.

Обнимаю тебя, как мир,
чуть безумный и самый далёкий…

Я младше тебя на год февральских разлук
И старше на век предапрельской обычной снежности.
Когда-то кормила чаек, ловила джус
И крылья стрекозьи для сердца кроила нежные.

Я ближе к тебе на сто бесноватых гроз
И дальше на два фехтующих скачущих ветра.
Мне холод не снился, октябрь желтел без слёз,
Земля целовалась взасос с неокрашенным небом.

Я тише на тон нерождённого страха
И громче неласковых волн об изрезанный берег.
Наше «вчера» свернулось в немое «завтра»,
И время скукожилось в тусклый сегодняшний вечер.

Я старше тебя на вдох влюблённого утра,
Ты младше меня на одну одинокую вечность.

Мы не умрём в этом городе завтра.
Он ничей.
Спрячемся в тишине полночи,
утра (росы несозревшей, девственной).
Выпьем по вдоху из поцелуев,
сон приютим на груди из нежности,
навсегда пропишем, до случая,
катастрофы любви в своих необузданных душах,
во взъерошенных нервах,
в переплетении пальцев рук,
в касании запястий,
в трении тел…
И исчезнем для всех,
потому что наше время себя исчерпало:
как киты, уплывающие в другое море,
как повзрослевшие стрижи,
покидающие свои гнёзда,
как стрекозы по осени.
А после вернёмся в свой город,
через века,
где мы никогда не старели,
продолжимся в чужом ощущении,
уже не нашем,
но на что-то похожее, как в нас,
когда-то ушедших,
которые не умерли завтра.

…и сегодня начнём
возрождаться…

Город, прищурив глаза, смотрит в рассветную пустошь,
Радость сползает с лица тайнами брошенных улиц,
Солнце рукою своей щупает пульс поднебесья.
Мы в этом городе сны, эхо ушедших столетий.

Бремя вокзальных часов замерло – нет пассажиров,
Рельсы увязли в траве, в мёртвых вагонах спят птицы.
В центрах унылых квартир призраки громкого смеха,
Ветер с оттенком тоски трогает ветхие стены.

На толстокожесть ночей пыль оседает молчанья,
Свет пустотелой луны – белый комок отчаянья.
Нам не вернуться уже в шаткость сумбурного лета.
Я в этом городе – ты, ты – моё нежное детство.

Состояние отрешённости, пустоты,
и немного боли
в совершенстве капризной, данной,
одной сумасшедшей весне,
ты и я – двойники: идентичны сознанием,
силой и волей,
коды Времени, матрицу новой Жизни
способны чертить.

А тепло я твоё приняла, защищаясь
безудержным ветром:
пусть он вспыльчивым был и ненужным,
но, всё-таки, нежностью,
мы стихийно поддались друг другу,
как прошлого общего Эхо,
ты же знаешь, что Совы Вселенной
стихийно беснуются.

Я не стану тебе говорить о предсказанной
завтрашней буре,
ты не сможешь сказать, что мой путь,
предначертанный рунами,
знать достаточно явь, сон во сне,
и прочувствовать ночь сквозь сумбурье,
править всласть содержимым, всем тем, что
богами дозволено…

Манжет заката сполз на город,
Дырявит солнце горизонт.
Зевает Лето в чёрных сопках,
Ложится спать на левый бок.
Надело красную пижаму:
Зелёный хмель на рукавах,
Глаза стрекоз, ручьи в карманах,
Застёжки – молнии от гроз.
Вдыхает облачные кудри,
Степенно греет плоть земли,
Взбивает майские подушки,
Тревожит ветром чьи-то сны.
А завтра в платье медуничном,
Целуя плюшевый рассвет,
Пройдётся в сонных переулках,
Черёмух слижет белый цвет.

Когда исчезнет день печали
и радость съёжится в комок,
заря рядиться перестанет
и море выпрыгнет из вод,
пески свои забудут дюны,
замрут ветра, застынет пыль,
зависнет лёгкой складкой небо
и припадут к земле цветы,
блеснут планеты за квазаром,
в себе самом сгорит июль,
я буду знать – он существует,
«существовал» – знать будет он…