Валерий Макаров - Над вечным

Дед Мороз без разговоров,
Вслед за стрелкой на часах,
Ёлку обошёл дозором
И сказал о чудесах.

Он в узорных рукавицах
Вьёт метельный серпантин
И зовёт нас прокатиться
Аж до самых до вершин.

Здесь от пола до верхушки,
Коль удержишься в санях,
То увидишь все игрушки
Под ветвями, на ветвях.
И прокатишься с размахом,
И разведаешь к тому ж, —
Как звенят в еловых лапах
Отголоски наших душ.

То не ватные пушинки!
То упали, засверкав,
Настоящие снежинки
На Снегурочкин рукав.

Обойтись бы
Мерцаньем
Свечи и лампадки,
Но, наверно, нельзя,
Поскольку
Обычай таков:
Все уляжемся мы
В аккуратные грядки,
Чтоб нас дождь
Поливал
И нежил
Снежный покров.

Но пройдут времена,
А, возможно,
Едино мгновенье,
Ветер сдует
Долой
Огородные наши
Холмы,
И повыдует напрочь
Последние крохи
Сомненья,
Что терзало когда-то
Наши сердца
И умы.

Ни того,
Ни другого
Не будет уже
И в помине.
Да и незачем,
Если
Даже могила пуста.
Но пока
Суть да дело,
Пусть Иуда
Висит на осине
И горячие губы
Лепечут
О Воскресенье Христа.

Ну, конечно,
Другой,
Не имевший обиды
На зренье,
Что-то там разглядит,
Не подвластное
Даже уму.
Если есть
Настоящее
В мире
Смиренье,
Это – знать,
Что умрёшь
И тогда лишь поймёшь,
Что к чему.

Вот лепестки цветка,
Разбросанные ветром.
Не жизнь так коротка,
А смерть быстра с ответом.

Весна вернёт цветы:
Господь всё побеждает.
Но жаль мне красоты,
Что лишь мгновенье знает.

И всё ж зацепка есть
В житейской круговерти:
О Воскресенье весть,
А, значит, о бессмертье.

Портрет Нарышкиной в тени
Её умолкнувшего пенья
Напоминает мне те дни,
Когда вся жизнь – одно мгновенье.

А юность тем и хороша,
Что и раскрыл Боровиковский.
Её вспорхнувшая душа
Ещё звучит в его наброске.

Не cхвачена наверняка,
Но и неявным очертаньем
Она бессмертьем нам близка
И сладострастным обаяньем.

Крым – это Рубенс моря.
Не пишет, пышет он,
Горячим солнцем вторя
Сиянью синих волн.

Не краски по приметам,
Здесь жизни торжество.
Закаты и рассветы
В палитре у него.

А холст – да он повсюду,
Весь мир на рубеже.
Есть где явиться чуду
И явлено уже.

Тут не искусство – что-то,
Что ближе к бытию.
Он в кровь своих полотен
Подмешивал свою.

Но это, как в сосуде
Налитое вино:
Всегда собою будет,
Пока собой хмельно.

Эх, ватник-телогреечка,
Судьба к тебе строга.
Хоть не блестит копеечка,
А всё-таки деньга.

Почём она, болезная?
Тут счёт совсем простой.
Была она, железная,
Дороже золотой.

И ты, сермяга серая,
С тебя такой же спрос.
Славна ты не манерами,
А стойкостью в мороз.

В тебе наш век отметил
Перелицовок дар,
Сложив гусарский ментик
И душегрейку бар.

И на работу годная,
И в праздник, коль чиста.
Ты, как душа народная,
Не так уж и проста.

А тем, кто всё коверкая,
Грозит тебе огнём, —
Напомню я про зеркало
И про мартышку в нём.

Заскучала почта,
Почта покосилась.
В нашей жизни что-то
Странное случилось.

Не богата ношей
Сумка почтальона.
Письма – это в прошлом.
Нынче – телефоны.

Брякнул, звякнул кратко.
А сидишь, бывало,
С ручкой да тетрадкой
И всё места мало.

А в конце приписка,
Будьте, мол, здоровы.
Но теперь всё близко,
Не до разговоров.

Да, юность – лучший друг.
Но так же – первый враг:
Всему, что есть вокруг,
И кажется не так.

Проходишь весь в цвету
Своих волос и глаз,
Способный на мечту,
На подвиг в первый раз.

Свет твоего лица,
Как озаренье сна,
Куда влечёт сердца
Нездешняя весна.

А здесь? Страшней всего
Прозренье для тебя:
Не любишь никого, —
Не любишь и себя.

На зеркале твоём
Невидимый изъян.
И отражаясь в нём,
Ты искажён и сам.

И мнится, вся любовь
Вся жизнь – лишь маскарад.
И с маской ты готов
Лицо своё содрать.

О, сколько гибнет их,
Попавших в эту сеть:
Ни жить среди живых,
Ни с мёртвым умереть…

Но где-то на путях,
В овраге, может быть,
Какой-нибудь пустяк
Тебе поможет жить.

Но тут не надо слов.
Как юность ни пуста, —
Гирляндами цветов
Звучат её уста.

Живёт на свете Саня
Поморский мореход.
Моря и океаны
Он переходит вброд.
По солнцу и по звёздам
Определяя путь,
Он рано или поздно
Придёт куда-нибудь.

Он начинал с начала,
Но раньше всех начал,
Не много и не мало,
Построил свой Причал.
В заливе Соловецком
С названьем «Сельдяной».
И у него есть место,
Куда придти домой.

Не по уставу кроткий,
Как монастырский кот,
Наловит он селёдки
И ягод наберёт.
И снова прыг в кораблик —
А море словно сталь —
Нахохлится, как зяблик
И весь вопьётся в даль.

Живёт на свете Саня
Белужий мореход.
Владеет Соловками
И морем круглый год.
А море не простое
И остров не простой.
Здесь озеро Святое
И монастырь Святой.

А море даже смелым
Не покорится вплавь.
Оно зовётся Белым
За свой Полярный нрав.
Не белого налива
Здесь кто-то набросал.
Полярный Круг лениво
Вращает свой кристалл.

На Муксалму, на Анзер [1] Муксалма, Анзер – острова Соловецкого Архипелага. ,
Все рифы обходя,
Он смотрит не глазами,
А из всего себя.
И что уж он там видит
С пяти своих сторон, —
Не бойся, не обидит,
Про всё расскажет он.

Наврёт, наскоморошит
И насмешит вовсю.
А самое хорошее
Расскажет про семью.
И сколько и какие
Ребята у него.
Да будет Бог под килем
Кораблика его!

Над больницей, над тёмным острогом,
Где особенно зорки сердца,
Тонкий месяц взошёл Козерогом,
Колокольцы осыпав с лица.