Валерий Макаров - Над вечным

Это где-то не здесь, это дальше.
Нет, наверное, там, в вышине,
Где на чистом снегу нету фальши
И встречаются души во сне.

Подморозило с вечера славно
И дыханье летит высоко.
Приговор прозвучал так недавно,
А всё прошлое так далеко.

Свету много, тем зримей печали
На снегу заплутавших ракит.
Бубенцы прозвенели в начале,
А теперь тишина говорит.

Ни к кому никакого упрёка,
Но запретную волю в груди
Сохрани, соблюди без порока
И откроется рай впереди.

Не беда, что под нежным запястьем
Не подушка, а жёсткая жесть.
Если так велико в нас несчастье,
То какое же счастье в нас есть!

Уж которую ночь, как нарочно,
В позе древних кариатид,
Там какой-то мужик под окошком
Всё стоит и чего-то свистит.

Или это сгустившийся ветер
Тенью пал под слепым фонарём?
Этот свист что-то значит на свете,
Отчего мы, наверно, умрём.

А пока, если некуда деться,
Просто думай о том, что с утра
Я приду целовать твоё сердце,
Как моё целовал ты вчера.

Я испытал удары по лицу,
Я был и оскорбляем и унижен.
Но вот, когда подходит жизнь к концу,
Я и следа всего того не вижу.

Как будто это было не всерьёз,
Хотя болело и внушало ужас.
Душа недостижима для угроз.
А внешне, что ж, и я бывал не хуже.

Я не затаивал ни мести, ни суда.
Но так же точно оскорблял другого.
И мне понадобились целые года,
Чтоб я в себе возненавидел злого.

Все эти не огрехи, не грешки, —
А чёрствость вся моя и непотребство
Теперь меня поймали, как в тиски,
И душу жмут и давят мне на сердце.

Есть голос сердца – сколько ни глуши,
Он покаянной вырвется слезою.
Ведь не лицо есть зеркало души.
А всё, что выше – связано с грозою.

Как море – переменчива,
Гибка, как вал морской,
Не создана ты, женщина,
Всегда была такой.

В непостоянстве дивная,
Ты бродишь, как вино.
Сама природа, видимо,
С тобою заодно.

Как берега не равные,
Тот смотрит вверх, тот вниз,
Все чувства своенравные
В душе твоей слились.

То мягкие, то нежные,
Как переплеск волны,
Они всегда безбрежные
И не всегда ясны.

А то бывают бурные,
Уж тут, смотри, держись,
Красивые, лазурные,
Но забирают жизнь.

В глаза твои весенние
Взглянул. – и вмиг пропал:
Такое в них волнение,
И поле, и опал.

Но тайны есть вселенские
И вот одна из тех:
Глаза у моря – женские,
Сбежавшие от всех.

Своей беды виновник,
Я шёл на склоне дня.
Навстречу шёл шиповник
И целился в меня.

Как будто в каплях крови
Концами стрел своих
Он был уж наготове
Ударить в тот же миг.

Но шёл я так же быстро
И весело слегка,
Как шёл бы я на выстрел
Или удар клинка.

Я знал, что скоро вечер.
И ночь, венец всему,
Придёт затеплить свечи
К возглавью моему.

Так что же, пусть пронзает
Шиповник грудь мою, —
Того, кто уповает
С любимой быть в раю.

Я объяснюсь немного,
Тут слов не подбирай,
Она теперь у Бога,
А где она, там рай.

Нет без любви любовника.
Того я и желал,
Чтоб стрелами шиповника
Сражён был наповал.

А липа по весне не расцвела.
Либо задумалась, не то изнемогла,
Не выдержав боренья с зимней стужей.
Росток же вдохновенья неуклюжий,
Обласканный и солнцем и дождём,
Едва-едва пробившись огоньком,
Но всё же дал в побеге два листочка.
Так что же, смерти нет? Или дана отсрочка?
Ах, знать бы изболевшимся сознаньем,
Что обещается нам этим прозябаньем
Того, что спрятано под умершие вежды?
Без смерти жизни нет, а счастья – без надежды.

Воспоминаний ли образы дальние —
Искрами счастья в лёгком порхании
Вьются снежинки, как будто печальные,
Как и вся жизнь в этом зимнем дыхании.

Сердце без них и пустынно, и бедно.
Вот промелькнули, не повторяются.
Но исчезают они не бесследно.
Ими, лишь ими душа озаряется.

Сколько утрачено, ветром подхвачено
Снов и надежд, и пылких стремлений.
Что же, тем больше нам предназначено
Встреч мимолётных, долгих волнений.

Жаль, что иной раз ужалит сомнение
В смысле всего, что с нами случилось.
Кто же утешит и в чём утешение?
Ты отдалилась, но не изменилась.

Может ли жизнь быть полней и прекрасней?
Я не хочу, не могу измениться.
Пусть всё проходит, мелькает и гаснет:
В искрах снежинок горят наши лица.
И соловьиное пенье, весеннее,
Снова врывается в наше затишье.
Смерть существует, но это – Успение,
Для пробуждения выше, о, выше.

Художники – иной и гений, —
Но как же им не повезло:
Из самых лучших побуждений
Они обожествили зло.

Среди обыденности серой
Герой быть должен весь в цепях,
Иль дьяволом, набитым серой,
С кривой усмешкой на устах.

Избрав свободу идеалом,
Художник, если не дурак,
Представит казни карнавалом
И раем – грязный кавардак.

Тут надобно побольше краски,
Особой адской густоты.
На кладбищах устроим пляски,
Распнём святыню красоты!

Герой прославился злодейством?
Удачно удавил отца?
Скажи, что он без фарисейства
Шёл за идею до конца.

От этой мерзостной идеи
Разило смертью за версту:
Художники, как фарисеи,
Варраву предпочли Христу.

Ты приснилась мне в жаркой истоме,
А была ты, как солнце, смугла
И ходила по жёлтой соломе
И почти что её подожгла.

А потом мы пошли по дороге,
По такой раскалённой пыли,
Что твои золотистые ноги
Уж совсем не касались земли.

Где, – то бегом, то шагом,
А где на крыльях влёт,
Мы мчимся по оврагам,
По капищам болот.

Воздушные просторы
Полны святых чудес.
А на земле заторы
Встают наперерез.

Проточные низины,
Протаявшие льды,
И ягоды рябины
Кровавят нам следы.

Мы оба длинноноги
И на одной волне.
И если уж не боги,
То журавли вполне.