Татьяна Батурина - Ясень

Из ниток лозовых, из вишенных бусин
Сплеталось монисто для всякого дня.
Роняли перо перелётные гуси –
Вослед поклонясь, подбирала родня.

Копилась великая музыка рода,
В ней пели петуньи, цвели петухи,
Скользила меж пажитей реченька Рóса,
Пока не стекла – до слезинки! – в стихи.

Жива ли? Я помню холмы и долины
В родном государстве с названьем села,
Они-то на месте, они-то из глины
Да жилы древесной, а речка – из сна,

Из сретенья сердца и времени века,
Закончится век мой – закончатся сны,
И так уж цветная вишнёвая ветка
Растерянно тает белей белизны.

Во снах ли? Ужель наяву не воспета…
Авось, приживутся родные лады,
И музыка молниеносного света
Продолжится пеньем протяжной воды.

Томлюсь: увеличу ли музыку рода?
Ведь сколь на душе шелковья-суровья́!
Иль нищим порывом пиита-рапсода
По ветру пустому развею ея́?

Войду в околицу –
Узок день,
Под ноги клонится
Тонкая тень.
Роса парит,
Мхом обрастая,
Болото спит.
Река виднеется
Из-за плеча.
Ну что, не смéется?
Горяча…

Всякий день расцветает цветок
На окошке у Христи –
Не поит ли бессмертный исток
Корневище и листья?

Незабудка – весной и зимой!
Видно, про незабудку
Пел для Христи певец неземной
Под цветастую дудку.

Христя верит в гаданья и сны,
Сотворяет балясы:
Мол, цветут средь осенней весны
Зимне-летние красы.

Знает Христя, как свáдить холсты
И ажурные пяльца –
И в шелка одевает цветы,
И поют её пальцы.

С малолетства лелея уста
Светом святораспева,
Даже именем славит Христа
Преблаженная дева.

Видно, много у Христи в роду
Терпеливых и верных,
Как деревьев в подрайском саду
И цветов благовейных.

Оттого вся былинная высь –
В каждой стёжке крестовой!..
Как без Христи-души обойтись
На Руси на Христовой?

Бывает неуютная погода,
Добрó бы снег,
Да нá тебе – вода.

Вода, вода, из-под её покрова
Потом пробьётся к свету
Лебеда!

И все забудут, что ругали зиму,
Что проклинали
Талые снега,
Когда под утро
В лебедовом царстве
Запутается тонкая нога.

…Идти босой по новому дождю –
И воду пить, как собственность свою.

Ищу тюльпаны жёлтые, ищу тюльпаны красные
И с чёрно-фиолетовым укромным лепестком,
По городской окраине, по детству светоясному
Вожу родного мальчика с тюльпановым зрачком.

Тюльпановый, бутончиковый, нежно-фиолетовый,
Тугой, нераспустившийся, уклончивый дичок,
Но как люблю мгновение за зимами, за летами,
Когда он в мир раскроется, застенчивый зрачок!

Тюльпан бесстрашно тянется,
Тюльпан за землю отчую,
Привязанный извечною привычкою любви,
Так держится –
За нашу, за единую, за общую!
Так бережно старается соседствовать с людьми…

Куда спешат-торопятся?
Какую тайну крайнюю
Выискивают в атоме?
Свет хрупок стал, как скло…
Неужто в Книгу Красную –
Тревожную, охранную –
В запале человечество само себя внесло?
О нет, пускай иссякну я в зверином крике тягостном,
Лишь не остался б мальчик мой тюльпаном-сиротой,
Лишь было б моё дитятко здоровым в детстве радостном,
И в юности возвышенной, и в старости златой!

Напрасно ль я в страданиях вострила слух и зрение?
Не мне ли нынче выпало без выспренних затей
По высшему велению, по своему хотению,
Смеясь, следить за играми тюльпанов и детей?

Лелея сладость лепетного лада,
Лия елей лета на уста,
Ликует во младых атласах сада
Вседревляя родная красота.

Об этих пущах грезила заране
Моя душа в младенческой дреме
И потому придумала о рае
Лужайку, сад и церковь на холме.

Кто рос в раю, до смерти не безроден,
Хотя, быть может, сирый сирота:
В отраде виноградов и смородин
Всегда отверсты райские врата.

Текут чрез них потоки световоли,
Младенческие лики золотя…
Не знаю, сколь садов в земной юдоли,
Но в каждом – святоглазое дитя.

Зелёный рай родным встречает взглядом –
Подходит к сердцу Божья высота:
Сады Эдема с Гефсиманским садом
Сообщены единостью Креста…

Я знаю: человек за мной придёт,
Похожий на разгар и землю лета,
Полюбит, поклянется, позовёт –
Иль это только я читала где-то?

Иль это только на короткий век,
До бабьего, до августового зноя…
В домах цветут ребята –
Двое, трое,
Чтоб не кончался летний человек.

Чтоб шёл он рядом с милой по траве,
Лелея, обнимая и покоя,
По жёлтой, по раскрашенной канве
Из бабьего, из августового зноя…

Ах, как ветви туги и хлёстки!
Уберечь не смогла щеки,
Хоть ломись напролом сквозь чащу,
Хоть ломай и вокруг секи!

Хоть молись, хоть зови на помощь,
Хоть в отчаянье падай ниц…
Мне казалось, что лес зелёный,
Мне казалось…
А лес – он сиз.
Сизый-сизый, как сон в июне,
Как обида наивной юни…

Я лежала. Давила лист.
Не молилась, не защищалась –
Лес был зелен, огромен, чист.
Я лежала, парила кроной,
Я смотрела на гладкий ствол
И на свет выносила силу
Сердца, выжившего средь зол.

Собака подошла и улыбнулась,
И поглядела вдаль,
И я смотрю,
К чему собака взглядом прикоснулась:
К заре цветной ли, к белому ларю
Песчаного карьера?
Может, в хвойном
Лесу свои упрятала глаза?
И показалось:
Зрением спокойным
С землёй соединила небеса.

Не я́влен ни в одной примете,
Неуловим, не найден снова –
Он так и будет жить на свете,
Как сердце яблока лесного.
Ау, ау! Округа лета
«Ау» мне сразу отвечает,
Но всё молчит отшельник леса,
Упрятав голос в иван-чае.
Цветок срываю –
Звук-последыш
«Динь-динь» щебечет, улетая,
Лишь лист осины, мой воспетыш,
Парит, как будто запятая,
Меж яблоком, цветком и птахой…
Меж чем ещё?
Ловлю отсрочку:
Я всё пойму единым махом,
Когда в стихе поставлю точку.
Но всё ж хожу упрямой цацей
И не умнею ни на волос:
Не надо тайны домогаться,
Оставь в живых свободный голос.