Борис Гучков - Русской души кочевья

В предзимья холодный и пасмурный день,
Озябнув до дрожи,
Последними сбросили дуб и сирень
Сырые одёжи.

Седа патриарха лесов голова,
Мудра и печальна…
Мы кожу меняем. Мы те ж дерева,
Как это ни странно.

Я полем житейским, где множество мин,
Немало протопал.
Увы, я уже не цветущий жасмин,
Не стройный, как тополь.

Хотя и сноровка, и силушка есть,
Но, как забияка,
В открытую дверь я ломиться и лезть
Не стану, однако.

А тополя подвига манит кураж.
Изящен, как терем,
Он за год-другой на девятый этаж
Забраться намерен.

Не ведает тополь, что корни слабы,
Что хрупки колени,
Что скоро над ним посмеются дубы
И даже сирени.

Девять граммов свинца поцелуют висок…
Ты не знал, бедуин, что расставлены сети.
Ты, представ пред Аллахом,
вспомнишь жаркий песок.
Ничего ты другого и не видел на свете.

В срок лесник из Сибири повстречает каргу,
Чьи пустые глазницы пугающе грозны.
Что запомнит лесник? Он запомнит тайгу,
Где до самого неба корабельные сосны.

И я знаю, что скажут матросы, когда
Посейдон повстречает их грешные души.
– Вы откуда, ребята?
– Мы с планеты вода,
Потому что её много больше, чем суши.

Каждый день сообщает синоптик
О тайфунах и ярости ветра.
Каждый день пополняют синодик
Отошедшие с белого света.

Им, ушедшим навеки, не важно, —
Ибо скорби людские растают, —
Будет мёрзла земля или влажна,
Отпоют или так закопают.

Слышу глас их: не плачьте напрасно.
Жизнь людская, как ниточка, рвётся.
Завтра скажет синоптик, что ясно,
И конечно же не ошибётся.

В «Старике и море» Хэма
Не сюжет важней, а схема,
Схема сути бытия.
Жизнь – суровый судия!..

На крючок из прочной стали
Ты тунца поймаешь в море,
Но акул зубастых стаи
«Поделись!» – попросят вскоре.

Не поделишься – не сетуй.
Обрати молитву к Богу,
Лодку вытянув и сети
Бросив мокрые к порогу…

Мост старого режима
Сто лет стоит, устав.
Здесь ветер, как пружина,
Когда летит состав.

Советские скульптуры…
Стоит декабрь сырой…
Сигает с верхотуры
Моста вниз головой

Какой-то юный Вертер,
Дурная голова.
Его уносит ветер
Прощальные слова.

Дощатый гроба терем…
Заснеженный погост…
«Вам мною счёт утерян!» —
Рыдает старый мост.

Образ, время действия и место,
Акварель пейзажа этих мест…
Но эпиграф к книге лучше текста,
Как бы ни хвалили этот текст.

Не хвалы достоин текст, а порки.
В умиротворении души
Отыскал я классика на полке:
До чего же строки хороши!..

Нет, не Марка и не Луки,
Не Матфея, не Иоанна,
А Евангелие от сохи
Дед читал, просыпаясь рано.

Ещё затемно – за порог,
А темно – возвращался в избу.
Он в молебнах не видел прок
И не веровал коммунизму.

До восьмидесяти девяти
Дед скрипел, как сухое древо…
Боже милостивый, прости!
Не брани его, Матерь-Дева!

Умоляю: не в тень олив, —
Наказанье да будет строго! —
Вы с сохою его средь нив
Поместите заради Бога.

Знаю: с Запада католики
Нам чужды небеспричинно.
Это паства та, которая
По скамьям расселась чинно.

Есть от нас одно отличие:
У них храмы – не со звоном.
Они даже из приличия
Не приблизятся к иконам.

Под органа рокот, – силища! —
Под раскаты и удары
Признают они Чистилище,
Что в «Комедии» у Данте.

Да, красивы эти таинства!
Да, мощна собора глыба!..
Мы, однако ж, не пытаемся
Всем навязывать что-либо.

Мы – стоим, а им – до лампочки.
Нет, вы видели нахалов?
Наши души – это ласточки,
А не лампы в полнакала…

Летним утром, придя во храмы,
Где в окладах резных иконы,
За Февронию и Петра мы,
Россияне, кладём поклоны.

Из коттеджа мы или барака, —
Все равны – и богач, и бедный! —
За любовь и за крепость брака
Смирно молимся, чтим обедни.

В эти дни июльские, синие,
Глядя с нежностью друг на друга,
Просим милости у Ефросинии
И Давида, её супруга…

Утром рано-рано
У церковных врат
Симеон и Анна
В радости стоят.

«Вот и намолил я
Миру Благодать,
Чтоб Тебя, Мария,
С Сыном увидать!

Ухожу со Светом,
С Радостью во тьму,
Ибо в Царстве этом
Править есть кому!..»

Много лет картине,
И она – не сон.
«Отпущаешь ныне…» —
Молвил Симеон.

Никогда не просил ничего.
Жил беспечно и просто.
Говорят, не любили его
За такое упорство.

Никогда он взаймы не просил
Ни пятёрки, ни трёшки.
Мало мёда, вкушая, вкусил —
Две неполные ложки.

Но тому, кто купался в медах,
Кто не стоит и ногтя,
Пусть тот даже подлец и мудак,
Не подкладывал дёгтя…

На уроке в первом классе,
Как и сверстник мой любой,
Промокал я, помню, кляксы
Промокашкой голубой.

С неразлучной промокашкой,
Разузоренной весьма,
Постигал я первоклашкой
Каллиграфию письма.

Промокнув, глазел разиней:
Я ж писал «отчизна», «честь»…
Но, увы, слова на синей
Промокашке не прочесть.

Как недолго нас учили
Постигать сии верха!
Ручки-шарики вручили:
Почерк – это чепуха.

Ну а коли есть излишек,
С промокашкою тетрадь
Для девчонок и мальчишек
Перестали выпускать…

Но извечно не лоялен
К лжи и подлости поэт.
В пресс-папье легли слоями
Промокашки наших лет.