Владимир Маталасов - Голубая дымка былого. Поэтическая подборка

Ужель весна спешит
к нам
в край сей благодатный,
Иль то природы лишь
коварные забавы?
Теплом пахнуло.

Небосвод белесо-ватный
Роняет блики
на проталины и травы.

Дрожаньем воздуха
и свежестью дыханья
Полнятся блёстками
искрящиеся дали,
На всём лежит печать
стези благоуханья
Рисунком сказочным
божественной вуали.

Я сотку тебе из солнечных лучей
Восхитительной, небесной красоты
Платье. Только знай, что нет любви сильней,
Чем моя! Я ухвачусь за хвост звезды,
Что летит, и притяну её к себе,
И созвездьем к твоим локонам волос
Приколю, и подарю тебе колье
Из волшебных галактических полос.

Усмешками каменных идолов
Глубины веков насмехаются
Над жизнью людской, быстротечною —
С её суетой и проблемами, —
Порою впустую растраченной.

Законам космическим следуя,
Несёмся в пространстве и времени
Под знаком всеобщей причинности,
В полях мировой гравитации
Влекомые «чёрными дырами».

Путь звёздный парсеками меряя,
Коллапсам вселенским подвержены,
Подвластны мы лишь Провидению,
И будем, случись апокалипсис,
Как дети беспомощны малые.

Ведь нет ничего в мире вечного:
Настанет день «икс», и в мгновение
Мы в пыль превратимся, безропотно,
На уровне ядерно-атомном,
Блуждая в межзвёздных скоплениях.

И нет ничего в этом странного —
Законам физическим Кеплера
Природа Вселенной последует,
И где-то в глуши мироздания
Возникнут другие сообщества
Намного умней и изящнее
Земного, так несовершенного.

Во всём будут мир да согласие —
Согласно «Космическим правилам», —
В цветущей стране благоденствия,
Где каждый мудрей будет внутренне,
Греховным делам не подверженный,
О ближнем радеть и любить его
Сочтёт за свою он обязанность…

Да будет блажен тот, кто верует!

Двадцатый век. Начало. Смута, смерть, разруха,
И беспредел повсюду шлёт своих гонцов.
На волю выпорхнули – надо ж, вот везуха, —
Из клеток царских стаи «керенских птенцов».

Средь них был Мойше-Яков Вольфович, налётчик,
С фамильей – Винницкий, большой оригинал.
По полицейским сводкам шёл он как Япончик.
Он не крошил батон, к тому ж пургу не гнал.

Откат от «вышки» по прикиду без отключки,
Гоп-стоп – оттянутый отстой на вираже,
Он всем пижонам, без халявы, делал ручки,
Но без напряга, провансаль блин, бланманже.

Для урканов с одесской, правильной малины
Он был «наставник и отцовский поводЫрь»,
К тому ж, для полной завершающей картины,
Был Аль Капоне против Мишки сущий хмырь.

Поставил нА уши он всю Одессу-маму,
Стеною шла тогда Пересыпь на Фонтан,
А Лонжерон пророчил Молдаванке драму,
И брал на понт всех фрайеров большой кичман.

Овёс не сыпал, керосин на штукатурку
Не лил, не гнул камыш и брёвна не катил,
И порожняк не гнал, спроси любого урку,
Он всем «стрелу забить»*, в натуре, предложил…

И можно было в подворотне ночкой тёмной
В те дни лихие, когда шёл крутой разбор,
Услышать, в общем, совершенно неподъёмный
Такой, примерно, джентльментский разговор:

«Ах, здрасьте вам, мадам! Я дико извиняюсь!..»
«Пардон! Вы что-то там имели мне сказать?»
«Начто вам гАмбель** тот? Браслетик ваш, признАюсь,
Мне по-душе! Прошу комод вас не ломать!»

«Зачем мне «голову беременную делать? «***!
Ты что-то вЯкнул там, дешёвка? Дай откат!
В менЕ шевелится всё! Если знаешь бегать,
Беги, сучок, туда, куда глаза глядят.

Подумать можно, что менЕ вы напугали!
Вы начинаете мне нравиться****, месье!
Вот всё расскажет Циля***** Мишке, чтоб вы знали,
Отправит рвать ботву вас к Дюку Ришелье».

«Слуга покорный ваш, мадам! Вас умоляю!
Откуда ж знать, что вам Япончик – протежЕ!
Ах, извините! Всё, мон шер! Я испаряюсь!»
«Давно бы так! Адьё! Моё вам «силь ву пле»!..

На Дерибасовской, в Порту и на Привозе
Он был грозой; игОрный клуб румынский брал,
И Майсман с Лейтманом почить успели в бозе,
Гольдштейну с Лейтманом устроил он аврал.

А Гепнер с Ланцбергом, с княгиней Любомирской
Подверглись шмону, вместе с ними – Айзенберг, —
«Большие люди» всё, закалки кирасирской,
Но каждый был из них, скажу вам – бизнес-клерк.

С Котовским знался он, с Утёсовым, с Якиром,
Во всех он ракурсах искусство обожал,
Шаляпин был его возвышенным кумиром,
А вот Петлюре он под зад пинка давал.

Но что-то с контрой этой у него не вышло:
Вся разбежалася братва, ни дать ни взять.
Он до Одессы дёру дал – ни в хвост ни в дышло, —
Но пойман был, смекнув, век воли не видать.

И отвернулися от Мойше даже бОги:
Его поставил к стенке красный военком.
Отпетый кАнтором хоральной синагоги —
С Миньковским Пиней, – был Япончик погребён.

Пусть не морочат головЫ мне фарисеи,
Писал, как мог, но всё ж признАюсь – как-нибудь.
Лишь одного желаю Матушке-Рассеи —
Не приведи Господь, чтоб вспять всё повернуть.
– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

Дай людям Бог согласья и добра,
Дай мира, дай хоть чуточку надежды
На лучшее. Ни злата-серебра
Ведь просим мы, ни царские одежды.

Ты сделай так, никто чтоб не страдал,
Не был обманутым, не знал ни зла, ни горя;
Чтобы друг другу каждый ближе стал,
Как две волны соседствующих моря;
Чтоб лени с завистью нас червь не источал…

Дай веры, мудрости имущим и просящим,
Любви большой – начала всех начал,
И нам, совсем чуть-чуть, оставь, творящим!

Под звон хрустальных бокалов,
В преддверье вечерней зари,
Во тьму небесных провалов
Летят заверенья в любви.

И где-то, там, пропадая
В отрогах безмолвных широт,
Надежды луч посылают
В созвездья вселенских высот.

Как вспышка дальней сверхновой
Твой лик предо мною возник,
Мелькнул на мгновенье, и снова
Бесследно исчез в тот же миг.