Елизавета Иванникова - Складень

Судьба разгадывала ребус,
Когда в беспечной суете
В уже заполненный троллейбус
Сажала женщин и детей.

На мир предательски опасный
Взирает Ангел, не дыша…
Где треснул купол неба ясный –
Зеркальный новогодний шар.

Под софиты на сцену седая красавица выйдет,
«Виноградную косточку
в землю зарою…» – споёт,
Чьё-то сердце пробьёт
виноградной дробинкой навылет,
Фестивальное эхо в заброшенный сад уведёт.

Из сухого ручья отопьет родниковой водицы,
У забытых костров потаённую искру найдёт,
И засветятся снова потухшие в памяти лица,
Чьё-то имя гитара небесным огнём подожжёт.

Дышит зал серединою века двадцатого,
Словно снова беспечно
с надеждой на счастье живёт,
И не ищет всегда и во всём виноватого,
Потому что его на Руси никогда
и никто не найдёт.

У ровесников песни есть сила своя
беззаветная,
Когда с места в заполненном зале встают
И поют: «Я люблю тебя, Родина светлая…
Я люблю тебя…» –
хором чуть слышным поют.

Душа моя не станет лишней,
Её сомненьем не неволь!
Хоть вовремя не снятой вишней
На сердце подсыхает боль.

Давно отгрезившая снами
Слезу, душа моя, утри,
Расклёванная воробьями,
Ты с крепкой косточкой внутри.

Живёшь, меж раем и меж адом
Стараясь мостик навести,
Чтобы весной вишневым садом,
Окрепнув верой, расцвести.

А благодать над всеми нами
Осеннюю приемлет тишь,
Где с оголёнными ветвями
Ты на семи ветрах стоишь.

От Воронежа к Новохоперску,
А потом – от села до села
Кораблей невеликая горстка
Вниз по Дону к Азову плыла.

Налегке, без пудовости пушек,
Чтоб не сесть на ползучую мель,
Тишину берегов не нарушить,
Не спугнуть соловьиную трель.

Зимовали в казачьих станицах
И Великого ждали Поста,
Со стоянок снимаясь, как птицы,
Проводив гулевой ледостав.

Корабли плоскодонные – прамы,
Были школою для моряков,
И готовил их, в деле упрямый,
Молодой лейтенант Ушаков.

…Видно с кручи вечернего Дона,
Как плывут, огибая века,
Серебрясь силуэтом знакомо
Сквозь лампадный дымок костерка…

Как в рабочей фуфайке и кепке
В небожительство вечной реки
Смотрит Шолохов, памятью крепкой
Лихолетья дробя угольки.

Как, Задонья закатную горечь
Со слезой убирая в платок,
Видит с берега Серафимович
Разрушенья железный поток.

И Шукшин на пустынном утесе
Все сидит и сидит дотемна,
Не найдя откровенья в вопросе:
Чья и в чем проступила вина?

Это Дон, прямотою суровой
Заставляя душой не кривить,
Полноводное русское слово
На живую нанизывал нить.

Наша слава с молитвой ковалась
И Державе была по плечу,
Так что каждому нынче досталось
По ее золотому лучу!

Поражений глубоких не знала,
И со всех укреплялась сторон,
И стальною булавкой канала
Зацепилась за Волгу и Дон.

Мы стоим возле Первого шлюза
На разломе двадцатых веков
На седом пепелище Союза
У часовни твоей, Ушаков!

Ей служить на небесном постое
Часовым, получившим приказ!
Значит воинство наше святое
Охранять возвращается нас.

Букву каждую русского слова,
Душу тех, в ком живет благодать,
Ту Россию, что снова и снова
Нам придется ещё собирать!

Дуб словно овеян задумчивым небом,
Под ним монастырским питаются хлебом
Паломники, голуби, кошек семья,
Вся живность кипучая – до муравья.
И, слыша знакомой молитвы шептанье,
Уходим под лиственный свод послушанья.

На длинной столешнице режем ножами
Кто – лук, кто – впитавшие синь баклажаны,
До ночи, до едкой звезды в небесах,
В молитвы вплетая свои голоса.
Изящных стихов затемненную суть
Под дубом, увидевшим вечность, – забудь!

Поэт – ты безумец с гордыней в крови,
Когда воспеваешь восторги любви,
О мелочных чувствах твердишь без конца,
Поскольку не знаешь сиянья венца.
Служенье Отечеству слишком сурово,
Чтоб в виршах погасло сверкнувшее слово.

Молитвенный дух отступившего века
Таит монастырская библиотека,
Хранят его воина мощи святые,
Мелеющей Мокшей луга залитые
И вышитый звездами дуб санаксарский,
Надевший на праздник мундир адмиральский.

Веками готовый к любой непогоде,
Он носит все то, что сегодня не в моде:
Потертую горечь о жизни былой,
Омытую в битвах морскою водой,
И тёплую святость родимой земли…
Он носит всё то, что отнять не смогли.

Развеянный гром Ушаковских побед,
На Корфу травой зарастающий след,
Из Крыма в Россию бегущие тропы,
Застывший в величье былом Севастополь.
Есть в августе день, окропленный дождем,
Он стал Прославления памятным днем.

А дуб тихо шепчет: «Вы глупые, что ли,
Господь наделил вас свободою воли,
Свободою выбора, ищущей свет,
И выше свободы, поверьте мне, нет!
Вам грезить бы только покоем и волей
Обителью дальней, завидною долей…»

Так вот он какой, санаксарский подвижник!
Приют для паломников дальних и ближних,
Познавший небесную силу распева,
Слоистую память впитавшее древо.
Так помнят свой крест оскверненные главы,
Так помнят нетленную славу Державы!!!

Идешь тропою бытия
И, Богородицу читая,
Поймешь, как тщетна жизнь твоя,
С молитвой ищущая рая.
Его под нашим солнцем нет.
Цветы молчат о том, что знают,
И красота, и Божий свет
Путь по канавке окружают.

И в покаянном том кольце
Крыжовник свет небесный жалит,
Он, как терновник на венце,
Предвечный час твой приближает.
Крыжовник – зрелость летних дней,
И в мыслях помнится украдкой:
Уколы дерзкие ветвей
Всегда мучительны и сладки.

Так повелось с былых времен –
Лишь тот, не каясь, ненавидит,
Кто весь душою очернен,
А на себе пятна не видит.
И вот приходит Божий страх,
Что нелегка дорога к раю.
«Благословенна ты в женах…» –
Смиренным сердцем повторяю.

К часовне матушки Рахили
Бредем через ночную тьму,
Надеясь здесь набраться силы,
Дать пищу сердцу и уму.