Елизавета Иванникова - Складень

Сухой лучиной древесина
Так греет робкую ладонь,
Что кажется неугасимым
Небесный ласковый огонь.

По вере праведной Рахили
Особый свет нисходит к нам:
Почти неслышный плач России
По здесь погибшим сыновьям.

Смиренной старицы моленья
Услышаны…
И каждый год
В день Бородинского сраженья
Пред ней виденье предстаёт.

В сияющих, как снег, одеждах,
Всю павшую в сраженье рать
Рахили старческие вежды
Могли с восторгом созерцать.

Моли в часовенке Рахили,
Душою грешною скорбя,
Здоровье матушке-России
И крепость веры для себя.

Пребудем с верою живучей!
Она прозрачна, как янтарь.
В ней – сердца жертвенная участь
И в ней – Отечества алтарь!

Однажды на кухне пришлось нам втроем
Прощаться с продрогшим насквозь декабрем.
Его перед тем на пустой остановке
Жег смешанный градус мороза и водки.
В осеннем пальтишке, в разношенных чуньках
На рыбьем меху, на березовых бруньках,
Он следом бежал, торопясь, а потом
К стеклу прижимался застуженным лбом.

В оконные трещины дуло при этом –
Внутри отстоялся аквариум света,
Там раму оплел, повторяя изгибы,
Кукан из тропических лампочек-рыбок.
Стряхнув с себя изморозь улиц продутых,
Мы пловом согрелись из морепродуктов,
Прозрачную правду открыли в вине
И в чае горячем на сахарном дне.

Я помню вас, старые календари,
Там вольно гуляют свои декабри,
По рекам и долам,
средь пляжей и гор…
Там есть полуостров по кличке Тибор,
И мыс его влажный неведом матросам,
Он чует Россию обветренным носом,
Как чует простор ее круглые сутки
Любая дворняга в заснеженной будке.

Декабрь уходит в свое новогодье,
Вчера уходил и уходит сегодня,
Приемля болезненный свет белизны,
И тяжесть утраты, и свежесть вины,
Пока ещё вечность в лицо нас не знает,
И только луны хлебный шарик катает,
Пока еще властвуют в славе и силе,
Как Промысел Божий, морозы России.

Читаю, город, книгу Жития…
В ней растворилась молодость моя,
Влюблённый шёпот юности незрелой,
Овражный снег в нетронутости белой
Опасностью заполнил до краёв
Все трещинки невидимой работы,
Разъёмы времени, провалы, повороты,
Разбитые коленки, детский рёв
Среди почти бесстрашного полёта.
В остатке – немощь утренней зевоты,
Её кофейной пенкой не унять,
И леность разобрать стихи и ноты,
Рояль не в силах крышку приподнять,
Чернильница не помнит про чернила,
И перышко стальное позабыло,
Что гербовая есть на нём печать…

Как чья-то душа, перевёрнута лодка,
Холодного берега хмурая бровка,
И красный кирпичный домишко старинный,
С какой-то таинственной памятью длинной.
Плывут чьи-то думы по волнам-занозкам,
Стоит древний клён в порыжелых обносках,
Испуганных мыслей вспорхнувшая стая,
О, ветер!
О, волны!
О, тленность людская!

У снежницы, как будто у проруби,
Только солнце пригрело сильней,
Зимний мрак пережившие голуби
Собрались и купаются в ней.

Хлопотунья, голубка сердечная,
Ну, зачем тебе лужица та?
Твою душу, для мира нездешнюю,
Омывала всегда высота.

Колокольного звона служители,
Никого не минует беда,
Помолитесь в небесной обители
За ушедших от нас навсегда.

Где найду тебя, снежница талая,
Когда встану у Судных ворот?
Крошка та же пред Господом малая,
Что к ногам со стола упадёт…

День рождения мамы и брата
На погосте засыпал февраль.
Обмахну рукавом виновато
Фотографий цветную эмаль.

Пробираясь с дорожки к могиле,
Как найти мне из прошлого след?..
Лишь Господь в своей власти и силе
Нас выводит из мрака на свет.

Из слезы, в небесах сотворенной,
Чему просто названия нет,
Он летит среди ночи бездонной,
Согревающей памяти снег…

У бабы Зины день рожденья,
И в богадельне, в поздний час,
Души незримое движенье
Вдруг привело в палату нас.

Пришли пропеть «Многая лета»,
Пять душ с кроваток узких, в ряд,
С подушек, обнесённых светом,
Глазами дивными глядят.

А баба Зина невесомо
Почти не чувствует кровать,
Ей в состоянии бессонном
Боль разрешает пребывать.

И осеняет не напрасно
Всех нас иссохшая рука.
Её на плотике матраса
Уносит вечности река.

Страданье ли смиренью учит,
Прозренье позднее – как жить,
В нас каменное сердце мучит
Печальной радостью – любить…

Все дни рожденья – звёзд нетленный свет,
Что Млечный Путь спокойно устилают,
Так далеки – им дела просто нет
До наших дней, что искорками тают.

Так искорка земная горяча,
Так холоден речной песок в июне,
Стряхнули дождь с небесного плеча,
Смахнули бремя солнечных раздумий.

Лицом в грозу захочется упасть.
На камне посидеть, поджав коленки,
И осознать, что ты лишь только часть,
И вечен мир, меняющий оттенки.

И можешь в сердце чистое вместить
И храм, и сад, и облако, и поле,
И по колено к Троице брести
Июньским многоцветным травопоем.

Ты родилась – родился мир земной,
Разбуженный когда-то словом Божьим,
И Крестный путь всегда с тобой одной,
Все дни рождений в этот день итожа…

Кто гусей арзамасских не пас,
Кто не мыл в Тёше пыльные ночи,
Тот не знает, как тих Арзамас,
Поглотивший былые тревоги.

Как он солнцу опальному рад,
По-соседски, как вечности верен,
Решетом прицерковных оград
Процедив быстротечное время.

Заготовленный ивовый прут
Для гусиной гогочущей стаи
Не даёт ей с дороги свернуть
И по спинам гулять не устанет.

Гуси-гуси, идите домой,
В широко растворенные двери,
Серый волк стережёт за горой,
Серый волк пустоты и безверья.

Чтобы беды прошли стороной,
Сохраните, как старенький китель,
Чтоб стоять в нем пред всею страной
В рядовом вашем званье – учитель.

Мы-то помним – недавней порой
Не хватало ни книжек, ни хлеба,
Но над детской любой головой
Восходило так радостно небо.

Над макушкою, как куполок,
Возносил вездесущую руку
Твой учитель, ведущий урок,
Преподавший терпенья науку.