Array Антология - Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

На простенькую церковь Сан-Грегорио,
На страшную процессию веков —
Тут смерть – обыкновенная история,
Тут мертв и тот, кто молод и здоров.

О, Серениссима! От маск и факелов,
От кладбищ, от церквей мне не уйти,
Как не ушел и петербуржец Дягилев,
Свернув к тебе, для отдыха, в пути.

Не слушайте разноязычный крик
И голубям не сыпьте кукурузы,
Тогда Венеции забытый лик,
Но на один всего короткий миг
Покажут вам воспоминанья музы.
Внимательно вглядитеся в канал;
И вот гондолы черной отраженье,
В которой Казанова проезжал,
Спеша на масок пестрый карнавал,
Увидите, призвав воображенье,
За ним Пьеро, Тарталья – весь парад
Знакомцев по Commedia dell’Arte,
Здесь риск, любовь, интрига и азарт —
Таков Венецианский маскарад,
Где рядом шпага, домино и карта.

За аркой арка на пьяцетте
Бежит со смелостью вперед.
На гладком старом парапете,
За аркой арка на пьяцетте

Веселый пляшет хоровод.
И мнится там в палаццо старых,
Среди зеркал, средь пустоты,
Толпа вельмож в беретах алых,

И мнится там в палаццо старых,
Проходят молча, как мечты.
И залы странно оживают,
Горят огнями алтари,

И тени латами бряцают.
И залы странно оживают
До бледно-розовой зари.
И тихо в зеркале потонут

Черты бесплотного лица.
До серебра перстами тронут.
И тихо в зеркале потонут,
До солнца красного конца.

На пьяццо С. Марко дрожит карнавал,
Зажглись все лампьоны и волны цветов,
Синьоры и донны пришли как на бал,
В античных костюмах и разных цветов.

Вот здecь Арлекин братается с дожем,
Джоконда с Барнабою вновь говорит.
И в говоре шумном, на драку похожем,
И смех, и острота к каналу летит.

Все пляшет, хохочет, ревнует, поет.
Толпа все забыла, поднявши забрало,
Все здесь отрицает, волнуется, рвет,
Все здесь позабыла, что будет, бывало.

В палаццо покинутом тут тишина.
Дремлят портали, уснули дворцы,
Мистической грусти зала полна,
Что здесь посещали, вернувшись, бойцы.

Лишь призрак усталый, главу опустивши,
Задумался в кресле, в залe своей,
Не хочет и видеть, руки скрестивши,
Ни возгласов громких, ни ярких огней.

Насмешка ли это над жизнью теней?
Игра ли народа? Невинные шутки?
Видит Джиоконда под маской своей,
В дешевом костюме – лицо проститутки.

Сильфиды сказка днем,
А ночью гроб ужасный,
Ты рядишься лучом,
А ночью ты опасен.
Ты пахнешь скверно очень,
И летом, и зимой,
Культурой ты испорчен,
Тебя люблю, ты мой.
Я далеко родился,
И не в твоих стенах,
Страдать я научился,
И не в одних мечтах.
Ты нервы не исправил,
И слезы лил я тут,
Цветы любви оставил,
И здесь они цветут.

Покуда на солнце не жарко
И город доступен ветрам,
Войдем по ступеням Сан-Марко
В его перламутровый храм.

Когда-то, ограбив полмира,
Свозили сюда корабли
Из золота, перла, порфира
Различные дива земли.

Покинув собор Соломона,
Египет и пышный Царьград,
С тех пор за колонной колонна
На цоколях этих стоят.

И точно в большие литавры,
Считая теченье минут,
Над ними железные мавры
В торжественный колокол бьют.

И лев на столбе из гранита
Глядит, распростерший крыла,
И черная книга, раскрыта,
Под лапой его замерла.

Молчит громоносная книга,
Владычица древних морей.
Столица, темна и двулика,
Молчит, уподобившись ей.

Лишь голуби мечутся тучей,
Да толпы чужих заправил
Ленивой слоняются кучей
Среди позабытых могил.

Шагают огромные доги,
И в тонком дыму сигарет
Живые богини и боги
За догами движутся вслед.

Венеция! Сказка вселенной!
Ужель ты средь моря одна
Их власти, тупой и надменной,
Навеки теперь отдана?

Пленяя сердца красотою,
В сомнительный веря барыш,
Ужель ты служанкой простою
У собственной двери стоишь?

А где твои прежние лавры?
И вечно ли время утрат?
И скоро ли древние мавры
В последний ударят набат?

На этот раз не для миллионеров,
На этот раз не ради баркарол
Четыреста красавцев-гондольеров
Вошли в свои четыреста гондол.
Был день как день. Шныряли вапоретто.
Заваленная грудами стекла,
Венеция, опущенная в лето,
По всем своим артериям текла.
И вдруг, подняв большие горловины,
Зубчатые и острые, как нож,
Громада лодок двинулась в теснины
Домов, дворцов, туристов и святош.
Сверкая бронзой, бархатом и лаком,
Всем опереньем ветхой красоты,
Она несла по городским клоакам
Подкрашенное знамя нищеты.
Пугая престарелых ротозеев,
Шокируя величественных дам,
Здесь плыл на них бесшумный бунт музеев,
Уже не подчиненных господам.
Здесь всплыл вопрос о скудости зарплаты,
О хлебе, о жилище, и вблизи
Пятисотлетней древности палаты,
Узнав его, спускали жалюзи.
Венеция, еще ты спишь покуда,
Еще ты дремлешь в облаке химер.
Но мир не спит, он друг простого люда,
Он за рулем, как этот гондольер!

I.

«Эй, синьор, плывите с нами,
Мы помчимся вдоль канала,
Вы споете с нами песню
О безумье карнавала».

«Нет, синьоры, не поеду».
«Дерзкий, он же и не хочет!»
И гондола мчится дальше,
И красавицы хохочут.

«Эй, синьора, что вы спите,
Подымите ваши глазки,
Я за это»… – уж промчались…
Всюду крики, всюду маски.

Мчатся пестрые гондолы,
Все шумит, горит, клокочет,
Всякий должен веселиться,
Тот, кто хочет и не хочет.

«Осторожнее!» «Смелее!»
«Все равно ведь не потонем!»
«Эй, идите к нам, синьора,
Вмиг мы вашу грусть разгоним!»

На Лагуне, у Пьяццеты
Ад веселого безумья,
Нет здесь места для печали,
Нет здесь места для раздумья.

И дворец венчанных дожей
Весь горит, как от пожара,
И несутся серенады
Под аккордный звон гитары.

Но далеко от Лагуны, но вдали от ликований,
В темных замерзших каналах так уныло и темно;
Дремлют илистые стены опустелых древних зданий;
Все здесь кажется заснувшим беспробудно и давно.