Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

Там меж сотни домов есть один небольшой,
Крытый толью и сам от дождей почерневший,
Под защитой которого с чистой душой
До шестнадцати лет жил пацан загоревший.

У дощатых ворот тот же клён и скамья.
Но теперь я боюсь не хулы и не дрына –
Вдруг забыла родная своего соловья,
Белолобого, гордого, нежного сына?

Пусть судьбу не удастся мне переиграть,
Пролетевшую путая, муча, встревая,
Всё равно я приду, чтобы бедную мать
Попросить о прощенье, покуда живая.

Пересилю себя, постучу и войду,
Раскрасневшийся вмиг и внезапно уставший,
Брошусь в ноги её и скажу, что найду
Средь листвы прошлых лет, бесполезно опавшей.

Девушка с фигуркою гимнастки,
Вот и хорошо, что молода,
Если исчисляешь без опаски
Мною зря прожитые года.

У тебя глаза свежей сирени
И горячий заводящий взгляд,
Под которым робок и смиренен
Я, как тридцать лет тому назад.

Это уже было. Мы с тобою,
Невзначай отбившись от друзей,
Прикрываясь холодом и тьмою,
Оказались в комнатке твоей.

Где, не обменявшись именами,
Разжигали, истязая ночь,
Искру, пробежавшую меж нами,
Что не погасить, не превозмочь.

А когда иссякла страсти сила
Иль проснулась грозная родня,
Утро нас, казалось, разлучило
Навсегда – до нынешнего дня.

И хотя ты обновила тело,
Но, едва притронусь я, оно
Вспомнит, что желало и умело
На двоих, со мною заодно.

Только вот обидно мне отчасти,
Зная продолженье наперёд:
Кроме кратковременного счастья,
Это ни к чему не приведёт.

Девчонке купили коробочку мела,
И тут же она принялась за дела,
Раскрасив асфальт, как могла и умела,
Снабдив его текстом таким, как смогла.

Чтоб знали прохожие, не перепутав:
Вот мама, отец, младший брат, вот она,
Собою довольная, как и дебютом,
А все они вместе – родная страна.

Но дождик прошёл и рисунки исчезли,
Как будто и нет ни страны, ни семьи,
Ну, что тут поделаешь, ежели, если
Так Бог исполняет задумки свои.

День осенний чист и резок
В первых числах сентября:
Лайда, озеро, пролесок –
Тундра, проще говоря.

Гляньте: словно с натюрморта
Гриб, румяней, чем калач,
И небитый, смелый, гордый
Краснобровый куропач.

Холодок ромашки влажной,
Где кипрей светил горяч,
И небитый, вольный, важный
Краснобровый куропач.

Волны вызревшей морошки.
Ветер, кинувшийся вскачь,
И небитый, несторожкий
Краснобровый куропач.

Мягкий мох, шиповник острый –
Всё открыто, как ни прячь,
И небитый рыже-пёстрый
Краснобровый куропач.

Меж кустов пожухлых пятна
Заячьих линялых гач,
И небитый крепкий, статный
Краснобровый куропач.

Чей-то след по чернотропью,
Бормотание и плач,
И пока не битый дробью
Краснобровый куропач.

Верит он, что жизнь без края,
Срок придёт – и он, влюбя,
Выберет из целой стаи
Куропатку для себя.

Заведёт семью большую,
Охранив от падежа,
Самку верную милуя,
Верховодя и строжа.

Это будет, несомненно,
Помешать кто сможет им
В ими выбранной вселенной,
Бесшабашно молодым!

А пока он лишь довесок
К этой сказочной поре:
Лайда, озеро, пролесок –
Проще, тундра в сентябре.

Державы чьей и где – не знаю,
Открытый ливням и ветрам,
Стоит, провалами зияя,
Величественный, древний храм.

Там тишина, там жизнь в опале,
Лишь меж дымящихся камней,
Среди чудовищных развалин –
Клубы беснующихся змей.

Никто не видел, но поверьте:
От незапамятных времён
Там обитает ангел смерти,
Владелец тысячи имён.

В жару и стынь, и в тишь, и в ветер,
Не упустив черты любой,
Он в нас, во всё живое метит
Неотвратимою стрелой.

Не ускользнуть, не отвертеться –
Что суждено, то суждено:
Чуть вздрогнет раненое сердце,
И остановится оно.

Но не заметит мир и город
В том ровным счётом ничего,
И только те, кому я дорог,
Всплакнут у тела моего.

Диакон с молитвою.
Купчиха с купцом.
А друг с острой бритвою
Глядит молодцом.

Монах с камилавкою.
Купец у купца.
А друг мой с удавкою,
Держи молодца.

Алтарник с подсвечником.
Куражист купец.
А друг мой с тэтэшником,
Каков молодец.

Епископ в кукольнике.
Меха на купце.
А друг мечет стольники
Петь о молодце.

Игумен в подряснике.
Мент лезет к купцу.
А другу всё праздники,
Всё в кайф молодцу.

Послушник с перловкою.
Купец вдрабадан.
А друг с остановкою –
Опять в Магадан.

Для кого-то как божья милость,
А кому-то, грозя бедой,
Русло речки переменилось,
Льдами сдавленная весной.

Забивая протоку илом,
Топляками, сырым песком,
Так что летом её схватило
Задернившимся языком.

После, быстренько, лоскутами
Всё вдоль берега заросло –
С черемшою между кустами
И ромашками, где светло.

Птицы певчие свили гнёзда
По обычаю своему
В гуще вымахавших подростов,
Кооптируемых в урему.

Вместо заячьих троп рябые
Муравейники наросли,
И пропали следы любые
Обрабатываемой земли.

Словно не было слёз и пота,
Крепких изгородей и меж
И напрасной была работа,
Ради жегших сердца надежд.

Так что думайте, братцы, сами,
Что к чему, и о чём это я
Пересказываю стихами
Часть природного бытия.

Для чего у опушки,
Где лесной виноград,
Мне три разных кукушки
Куковали подряд,

Обещав ненароком
И с разбросом таким,
Что до самого срока
Срок неопределим.

Первой крик, словно плачет,
Словно просит: «Не пей!
Или года иначе
Не прожить меж людей».

А вторая с подхода
Вторит ей: «Не кури!
Будешь жить больше года
И не меньше, чем три».

Что последняя хочет –
После тех не секрет!
И за это пророчит
Мне несчитанно лет.