Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

А все грехи, и лихолетство –
Ничто пред снежной тишиной,
Когда покой уносит в детство,
Где чист был сердцем и душой.

И мне яснее с каждым шагом:
Дойду, добуду, донесу,
Сколь не опасен склон оврага
И наледь гиблая внизу.

Не зря же, лазерною гранью
Чертя речушек берега,
Горит полярное сиянье,
Фосфоресцируя снега.

Город этот не мой и страна не моя,
И планета, похоже, чужая,
Если царствуют в них гигабайты вранья,
Беспринципность и злоба без края.

Вообще для меня есть ли жизни удел?
Может там высоко за семью облаками,
От рожденья о чём и помыслить не смел,
А тем более тронуть руками?

Но рычит надо мною чиновная рать,
И смеётся народа властитель,
Что стою перед ними, как пойманный тать,
Думавший что – отец и учитель.

Горнолыжница. Горнолыжница.
То ли видится, то ли слышится.

С перепою иль из мечты
Рядом, около – снова ты.

Вся как белая, как на белом.
Голубые глаза, как край.
Застываю оторопело.
Здравствуй, милая, и прощай.

Эти склоны – твое убежище,
Где весенний снег чист и свеж ещё.

А ты властная госпожа,
Незнакомых гостей встречая,
Поишь, мучая и стужа
Горным воздухом вместо чая.

Замечательная негодница,
Не ботаница и не модница.

Несравненная. И умела
Всё ты вовремя – невзначай.
Застываю оторопело.
Здравствуй, милая, и прощай.

Чтоб над снежною тканью зыбкою
Одарить как тогда улыбкою.

Мне с тобою позор не страшен,
Мне беда с тобой – не беда,
Если сладкие встречи наши
В память врезались навсегда.

Ты – единственная. Ты – одна.
Кто была для меня нужна.

Помни это, покуда дышится.
Горнолыжница. Горнолыжница.

Горько, горестно – не скажи!
И забыться бы, да не в силе,
Чтоб как в детстве нас от обид и лжи
Звери сказочные уносили.

Больно, боязно – невтерпёж!
Но задумайся – всё по делу,
Грёзы юности не вернёшь,
Если молодость пролетела.

Ай, как холодно! Холодна слеза!
Стала кровь темна и тягуча.
И закрыла навеки от нас небеса
Крепче камня могильного туча.

Грехи мои останутся грехами:
Не отмолить у неба и людей,
Не расплатиться песней и стихами,
И даже кровью гордою моей.

Так проклята будь, подлая минута,
Похмельного сознания изгиб,
Когда, тебя с другою перепутав,
Пошёл за ней, добился и погиб.

Ей ни к чему страдания былые
И радости иссякшие струи,
Где, словно незабудки голубые,
Безвольно отцвели глаза мои.

Напрасно я надеялся, болезный,
Да и она всё видела не так
В своих мечтах туманных, бесполезных,
В обыкновенных девичьих мечтах.

Поэтому, вкусив житейской прозы
Я, встав у предначертанной черты,
Выслушивал, упрёки и угрозы,
И хорошо лишь, что она – не ты.

А рядом, упиваясь сладострастьем,
Пел соловей, о безвозвратном пел,
О том далёком, чуть не ставшем счастьем,
В котором я с тобой не преуспел.

И про грехи – им тоже выйдут сроки.
Последний час, он ближе с каждым днём,
Чтоб слёзы, что твои залили щёки,
Меня настигли огненным дождём.

Гуляй, мой милый, всё равно,
Разгул последствий не отымет,
Кому с рожденья суждено
Жить вожделеньями своими.

Ведь как судьбе не прекословь,
Остерегаясь бестолково,
Свободой порченая кровь
Не может не вести к оковам.

А там, поверженный врагом,
Останься с прежнею натурой,
Принудят – бей, и ни при чём
Ни рост и ни мускулатура.

Как не придётся тяжело,
Какие беды не нахлынут,
Не морщь высокое чело,
Держа в уме первопричину.

Пред вохрой взгляда не коси,
Цени себя и локоть братский:
Всё остальное на Руси
Есть зло и ложь, и пламень адский.

Гуляют женщины вокруг
Изысканно и деловито
С показом бюста, ног и рук
Из мрамора иль селенита.

Легка походка, томен взор
И ткань, обтягивая тело,
Даёт мечтам такой простор,
Что сердце бьётся ошалело.

Но только, кто мы им, друзья,
Стеснённые стенокардией,
В тенётах мифов и вранья,
Привитых в годы молодые.

Себя отдавшие стране,
Предавшей нас и предающей
По устоявшейся цене
Барыгам, ныне власть имущим.

А сохранившуюся стать
Кавалергардов недобитых,
Как этим женщинам понять
С душой из габрро иль гранита.

Дабы не стало будущее темью,
Где, как тела, ждёт души тлен и прах,
Господь уравновешивает семьи,
Коль заключён их брак на небесах.

Так праведница к грешнику стремится,
Чтоб возвратить его на верный путь,
Чтоб он забыл про выверты с блудницей,
Вкус опьяненья и похмелья муть.

А верующий в царствие благое,
Взяв грешницу, не расстаётся с ней,
Во имя общих счастья и покоя
Воспитывая праведных детей.

Даже не видя лоно,
Порченное изменой,
Встал я ошеломлённый
Сценою откровенной.

Слёзы, как сварки брызги,
Мне обжигали веки,
Был я родным и близким,
Стал я чужим и неким.

Разве я мог сдержаться,
Статочное ли дело,
Если под скрип матраца
Она на меня глядела?

Было – не отрицаю.
Стало – на время легче,
Всё рассказав полицаю
С мордою типа брекчий.

И будто бы кто их режет,
Женщины закричали:
Две – на могилах свежих,
Третья – в судебном зале.

Где адвокат отпетый,
Путал мозги присяжным,
Как не казалось это,
Лишним мне и неважным.

После сорокоуста,
Просьб и молитв бесплодных,
Понял я, как мне пусто.
Между себе подобных.

Нет никого на свете
С кем без напряга просто,
Будь он хоть тем, хоть этим:
Грешник или апостол

Но и в краю таёжном,
Шествуя лесосекой,
Помню я всё, что можно
Некоему о некой.

Далеко-далеко от высокой звезды,
Что укрылась туманом как белою маской,
Наклонились деревья у вечерней воды,
У пруда, где кувшинки купаются с ряской.