Наталья Белинская - Светотень. Проза и стихи разных лет

Умер от рака в 33 года. Через десять лет после этой – последней – нашей встречи.

Армия – сложная штука. Есть люди, которые по природе с ней несовместимы. То есть при необходимости они идут на срочную службу – и часто служат хорошо, но, как только появляется возможность, уходят «на гражданку» и вспоминают свое пребывание в Вооруженных Силах как страшный или пустой сон. А есть вроде совсем «нестроевые» – а в армии приживаются и остаются там, даже если раньше никогда о военной карьере не помышляли. Так же дела обстоят и в кадровых войсках, и даже в военных училищах. Хотя ничего удивительного в этом нет: одно дело – мечтать «о доблести, о подвигах, о славе», другое – чувствовать себя винтиком огромного сложного механизма, которому совершенно все равно, какой ты необычный и замечательный.

Вскоре после окончания университета я стала преподавателем литературы одного из Высших военно-политических училищ. В начале этой славной деятельности многие курсанты были старше меня, часть уже прошла срочную службу, кое-кто успел побывать в Афгане. Аудитория чисто мужская. Внешне я вообще никогда солидностью не отличалась, так что приходилось проявлять определенную строгость. В сочетании с моей тогдашней наивностью получалась гремучая смесь.

Вот начинается лекция (большой наклонный зал, 200 человек, из-за кафедры, где я стою, виднеются только очки и макушка); проходит несколько минут – и в дверях появляется парочка опоздавших.

Я (строго):

– Почему опаздываете?

Они (с готовностью поделиться со мной возмутительным фактом форсмажорных обстоятельств, препятствующих их своевременному появлению на занятиях):

– Мы на лекцию бежали, а нас по дороге командир взвода задержал!

Любой нормальный преподаватель, знающи правила игры, погрозил бы опоздавшиv пальцем и пообещав в следующий раз поставить в угол, оставил бы их в покое (если это не повторяется постоянно). Но я искренне возмущаюсь препонами, воздвигаемыми офицером на пути его подопечных к знаниям! Сажаю парней на место, а после лекции звоню в роту и сурово сообщаю комвзвода, что он не должен будет удивляться низкой успеваемости во вверенном ему подразделении, если сам пытается потушить свет льющейся в головы курсантов мудрости. Комвзвода несколько неадекватно, как мне кажется, воспринимает эту информацию и начинает «на всякий случай» уточнять, кого именно он сегодня тормозил на важном пути к сокровищнице мировой литературы. Я же, удивляясь склерозу совсем еще молодого человека, напоминаю ему фамилии «заторможенных».

На следующей лекции очередная группка опоздавших сообщает, что их хотел отправить на какие-то срочные работы командир роты, а они еле отпросились на самое важное занятие – литературу. Я говорю, что правильно сделали, но вообще с такими опозданиями нужно заканчивать. Они, приняв это пожелание на свой счет, с готовностью соглашаются, а я, имея в виду офицеров, на перемене опять звоню в роту и сообщаю ее командиру о том, что недопустимо загружать курсантов дополнительной работой в учебное время. Командир роты, очевидно, тоже страдающий склерозом, начинает осторожно уточнять, кого именно он сегодня пытался не допустить к светочу высшего образования. Так повторялось несколько раз. Я продолжала искренне считать, что в опозданиях виноваты офицеры. Замечала, что курсанты, «защищенные» мной перед взводным и ротным командирами, все дальнейшее время учебы являлись ко мне на занятия еще до окончания перемены, но так и не поняла, что это было следствием не осознания командирами важности учебного процесса, а наказания моих разгильдяев за вранье.

Когда в очередной раз я спросила парочку опоздавших о причине их прибытия на занятие после звонка, они честно ответили: курили на улице, пока добежали – лекция началась. И только через несколько месяцев, во внеучебное время, на мой прямой вопрос, почему я больше не слышу уважительных причин опозданий, связанных с сатрапами-офицерами, последовал прямой ответ: «Вам врать не имеет смысла – вы всему верите и потом действуете так, как будто это правда. А нам от этого – сплошные неприятности».

Благодаря наладившейся дисциплине интерес к литературе поднялся на небывалую высоту – вплоть до того, что мы даже начали выкраивать время на какие-то дополнительные мероприятия культурно-познавательного характера. По моей с командирами договоренности участвующих в них освобождали от дополнительных работ в роте, поэтому внезапное и бурное желание быть задействованными на подобных вечерах появлялось даже у людей, которые вряд ли читали что-то более высокохудожественное, чем свою характеристику при выпуске из школы. И когда на мое обещание принести аудиозаписи сонетов Шекспира последовал вопрос одного из таких новообращенных «знатоков»: «В исполнении автора?», стены аудитории буквально пошатнулись от хохота его товарищей, присутствовавший тут же командир взвода схватился за правый бок и сообщил, что у него сейчас будет «инфаркт сердца», а я подумала, что нужно взять этого любознательного в «инициативную группу»: если задает вопросы – уже не безнадежен.

Но близился экзамен по очень обширному материалу: литература ХХ века – и зарубежная, и отечественная. Это не та дисциплина, к которой можно подготовиться за одну ночь, запомнив ряд формул или вызубрив несколько сотен слов и грамматических правил. Без прочтения включенных в программу произведений сдать такой экзамен было практически невозможно, а ответы типа «в романе „Война и мир“ мне больше всего понравилась четвертая серия» не проходили.

Экзамены сдавались повзводно, и для объективности присутствовали на них, кроме курсантов и преподавателя, который вел дисциплину, второй преподаватель – такой же предметник, но работающий в других ротах, – и

командир взвода. Конечно, мы все понимали, что бывают обстоятельства, не дающие систематически читать, что армия есть армия, что для кого-то и две книги осилить – огромный подвиг, но… взялся за гуж – не говори, что не дюж.

Однако сердце не камень, и, когда застенчивый мальчик в военной форме, с длинными пушистыми

ресницами и детским еще румянцем на бархатистых щеках, не выдержал грозных офицерских взглядов и совсем запутался, рассказывая про раннее творчество Маяковского, моя коллега, умница, доцент, не выдержала и начала помогать курсанту назвать хотя бы самую крупную вещь того периода – «Облако в штанах»:

– Ну вспомните, Маяковский что-нибудь до Октябрьской революции писал?

– Писал, наверное…

– Правильно, молодец! А если он был поэт, то что он писал?

– Стихи…

– А еще что поэты пишут?