Терентiй Травнiкъ - Всему свое слово

Их мало – тех, кто радости разделит
С тобой и горе сопереживёт.
Кто тихо скажет краткое: «Я верю
В тебя и в твой над пропастью полёт».

Их мало – тех, кто с честью держит знамя
Твоих полков, вдыхая горький дым.
Ты береги с тобой идущих в пламя:
Ведь каждый тот боец незаменим!

О тишине я говорю с тобой.
Любимая, про тишину послушай.
Укройся пледом и глаза закрой,
Чтоб не спугнуть случайным взглядом душу.

Начну с простого – с тишины шагов…
Их очень мало, и они беззвучны —
Под стать волне, идущей от стихов.
Товар тишин (поверь!) почти что штучный.

Ещё из них – случайный ветерок.
Да, именно случайный, не иначе.
Еще глаза… Нет, взгляд… Нет-нет, намёк…
Ты помнишь, как смотрел на нас тот мальчик,

Что на базаре торговал хурмой?
Да-да, тот самый, в белой тюбетейке.
Он тишиной смотрел… да, тишиной,
Держа в руке пол-яблока и деньги.

Еще чаинки, те, что медленно,
Не обгоняя время, оседают
На белое фарфоровое дно,
О тишине определенно знают.

Глаза не открывай, попробуй так —
С закрытыми! – тишин увидеть звуки.
Однажды уличный – то ль фокусник, то ль маг? —
Их извлекал, изламывая руки

Свои, как ветви плачущих ракит,
Как графики в изданиях научных.
У тишины есть свойство: не молчит,
А просто от рождения беззвучна.

Я продолжаю: падающий снег…
Снежинки в мох ложатся и не тают.
Я спрашивал у них о тишине —
Сказали: с нею, но пока летают.

Пока летают, знают всё о ней;
Пока живут, то тишиною дышат.
Сказали, что… бывает у теней,
У звёзд бывает, только не у рыжих.

Сказали мне: случается, что в небе
Из вытекающих из звёзд душистых смол
Она фигурки пауз часто лепит
И собирает их себе в подол.

Ловлю её за каждой запятою,
За каждою секундой золотой,
Когда о ней мы говорим с тобою,
Когда молчим, любимая, с тобой.

Меняется время. Меняется ход
Шагов тех, с которыми шёл старый год,
А новый иными шагами пойдёт,
А новый по-новому путь свой начнёт.

Быть может, решит новый год не спешить,
И нас не сорвут за собою ветра,
И нас по весне не заманит трава,
Мы тихой рекою останемся плыть.

А может, сорвется он и поспешит
Так, словно зовут его трубы в поход,
И нас в неизвестную ранее жизнь
Встревоженный год за собой позовёт.

И будут победы, и будет печаль,
И то, что собою светило закроет.
И будет сверкать с ножен вставшая сталь,
И каждый второй назовётся героем.

Дойдем – так увидим, как год по часам
Расставит шаги и с размеренным боем
Пойдет на восток по шестам колоколен,
Все тайны свои поверяя и нам.

Играй, менестрель; и пастушка, танцуй!
Стрекозы, звените своими крылами!
Прошедшего времени нам не вернуть,
А новое может случиться не с нами.

О незаконченности дела
Не думать и не сожалеть,
Чуть слышно попрощаться с телом
И сладко-сладко умереть.

Пусть в полог звёздный обернётся
Здесь ночь, пусть солнце светит днём.
Пусть снег идёт, пусть дождик льётся,
Пусть всё идёт своим путём…

Лечь на кровать, расправить плечи,
И не мечтать, и не хотеть.
Расслышать, как приходит вечер,
И сладко-сладко умереть.

И с разрешительной молитвой,
Вкусив кадильный фимиам,
Довериться иным мирам,
Как воин провиденью в битве.

Ловя путей незримых ход,
Уверясь ангельской заботой,
Начать прекрасный переход
С восьмой – звучащей светом! – ноты.

Пасть на траву, раскинуть руки,
Оставить обстоятельств плеть…
И сладко-сладко умереть,
Ловя миров нездешних звуки!

А была ли жизнь? – об этом
Ты спроси, спроси у лета,
Ты спроси у ветра летом —
А была ли эта жизнь?

А была ли жизнь? Не сон ли
Эти травы и цветы?
Слушай дальнее, не звон ли
Колокольный слышишь ты?

А была ли жизнь? Промчалась
Тройкой-птицей, небылицей,
Перевернутой страницей
Разлетелась, расплескалась…

А была ли жизнь? Изношен
Плащ походный и из ножен
Кем-то вынута тоска…
Ой, еловая доска,
Просмолись, да прослезись!
А была ли эта жизнь?

А была ли эта жизнь?
Знает поле бранной сечи,
Да копее ш ные свечи,
Знают ворон, да туман,
Знает ворог, да аркан…

Знают сонные погосты,
Да во мху сыром кресты.
Недалече, в три версты,
Добежать, а так непросто

Начинать и завершать.
Путь в неведомо лежит
Время соколу взлетать…
А была ли эта жизнь? —
Не додумать, не узнать…

От зимних строк не отказался.
И пусть морозен этот строй,
Но всё равно пишу зимой
Стихоморозие. Не сдался!

Февраль задумчив и невесел,
Не то что сказочный январь.
Кто-то невидимый повесил
Луну, и матовый фонарь

Её лимоном бледным светит
По переулкам и дворам…
Февраль в расхлябанной карете
То ли плетётся, то ли едет
С очередной депешей к нам.

Обычных зимних дел стоянье:
Рассвет тягуч, и день такой…
Мост над замерзшею рекой,
Что рот ворчливый с расстоянья —

С кривыми уголками губ.
Из всех, каких возможно, труб —
Дымки, дымочки и дымы.
И снег с оттенками сурьмы —

Уставший, очень старый снег…
А вот и первый человек —
И обязательно спешащий,
И шаг, переходящий в бег…

Утрами так оно бывает
Нередко с первыми людьми:
Несутся, словно их сдувает,
Куда-то, съёжившись, они,

А вслед им мотаной тесёмкой
Вертляво стелется позёмка…
Февраль не просто описать.
Увы, но с ним не уживётся
К теплу привыкшая тетрадь.

И все же я берусь за это.
В запасе дедовский есть метод,
И, как бывало всякий раз,
Раскряжит он метелей сказ.

Под старость дворником служил
Мой дед в том доме, где мы жили,
Уж больно вьюги не любили
Его метлы студёный пыл.

Едва завидев, хоронились
Они, лишь ласковым снежком
Ему под валенки ложились,
Чтя этим дворницкий закон.

Пройдусь-ка я со знаньем дела
По неприветам февраля,
Всё потому что мне на белом
Привычней пишется, друзья.