Александр Поздеев - Все оттенки души. Стихи

Рак коварен, болезнь одиночества,
если клетке строптивой и гордой одной.
По какой-то причине другой послужить не захочется,
отомрут они быстро всей дружной гурьбой.
Так и в обществе сильно себя возвышающий,
клетке раковой, будто подобен сжирающей всех.
Быстрым шагом до бездны смертельной, шагающий,
он на горе чужом создает свой фальшивый успех.

Мы дрогнем сегодня под тяжкой пятой Ахиллеса,
и Троя навеки в забвенье веков упадет.
Умрем под ударом Эллады, но этот эгейский повеса,
бессмертною пяткою двадцать веков проживет.
Мы души троянцев взвываем —« Потомки оставьте Елену,
нельзя на войне, и пожаре судить красоту.
Не нужно мутить злую Стиксову пену,
забвенье ведь тоже стремиться войти в высоту.
И лучше забвенье, оно осужденья сильнее,
на мрачных костях прорастает величья трава.
Недаром всех истин лишь память бывает скромнее,
и если она забывает то тоже права.
А сколько разбросано в времени яблок раздора,
и скольким богам их делить до скончания веков.
Война до абсурда, до зернышка, вздора,
война до истления всяких оков.
Эгейцы не хвастайтесь, вы победили не Трою,
в Троянском пожаре навек вы убили любовь.
И только Гомера сказаньем волшебной тропою,
величьем воспет род убийц проливающих кровь.
А что же Елена? её красота бесконечна,
Гомером начатая песнь к Мальденштаму легла.
Любовь это тайна, которая так бесконечна,
и женщина эта мы верим её сберегла.

Молчанье женщину томит,
привычней милая болтливость.
О час святой! когда спешит,
к губам иным нетерпеливость.
Заветный час, слепой ночник,
погаснет, и вдвоем оставит.
Любя к любимой я приник,
судьба все по местам расставит.
Молчанье удаляю прочь,
привычней милая болтливость.
Могу я женщине помочь,
Спеши моя нетерпеливость.

Как быстро шарики планет,
скользят по комнате пустой.
Сквозь призму вдаль бегущих лет,
сквозь век событностью густой.
И в точке их соприкасанья,
Ни тени и ни звука нет.
И исчезают ожиданья,
их вдаль уносит зыбкий свет.
Здесь жизнь кипела, а теперь,
сквозь тишину метеориты.
Пронзают в бесконечность дверь,
мечты, желанья в хаос слиты.
И лишь забвения трава
растет, обильна и густа.

Держал тебя в ладошке обнаженной,
и согревал дыханьем теплых губ.
Колючий пепел злой души сожженной,
коростой осыпался, черен, груб.
Ты по эльфийски плакала снегами,
и крылышки с булавочный пятак.
Росли за спинкой, укреплялись днями,
и вот раскрылись, это не пустяк!
Полдевушки-полбабочки как в сказке,
и спазм на сердце не дает дышать.
Я выходил тебя, и без опаски,
ответных чувств наверно волен ждать.
Но ты презрела жалости влеченье,
и вот расправив крылья без забот.
По эльфьи упорхнула вдоль теченья,
В любовный вечный свой круговорот.

Когда я вижу женщину раздетой,
мне хочется быстрей её одеть.
И приласкать, любимой и согретой,
от счастья заставляя сердце петь.
В ней чудной и любимой, в малых крохах
желанный микрокосмос крепких чувств.
Любовь присутствует в сомненьях, тайнах, вздохах,
и все это изящнее искусств.

Детство то страшные сказки от Роу,
редки поездки в деревню, где бабка доила корову.
Дым комбината, и серная пыль на окне,
Милое детство, я был им доволен вполне.
Не деревенская бабушка чтенью учила,
шлепая влегкую мне говорила.
– Вырастешь, будешь большой, золотой человек.
Эти слова доброты я запомнил навек.

Удмуртское детство коротенький миг,
Как скотч прицепился к лесам разрушенный хутор.
Меня – пятилетнего – деда лесничий подстриг,
и помню ещё, что гуся с индюком вроде спутал.
Бабуля смеялась, какой же забавный внучок,
но грусть проскользнула в глазах, чуя пропасть разлуки.
И вот открывая большой на замке сундучок,
оттуда достала языческий крест, и положила в руки.
– Ты к сердцу внучок этот крест прислони,
и там где живешь на далеком Урале.
Тебя обижающих им осени,
но вспомни и сам, что ты сделал плохого вначале»
Бабуля я даже не помню лица твоего,
лет тридцать минуло, прошедшее стало легендой.
Но я, оттолкнувшись, по жизни пошел от креста от того,
по ленте судьбы бесприютной и бедной.
Бабуля прости, я языческий крест променял,
на крепкую истину единородного Бога.
Но боги язычников знаю, не любят менял,
и будет отступникам только с шипами дорога.

А на станции пахнет бензином,
и в разлуки прищурясь глядит.
Домик ветхий с большим мезонином,
страж поселка извечно сердит.
Есть там девушка будто сказанье,