Александр Холин - Распятый дервиш

На этом весёлом свете
мне не нужны слова.
И я на дорожной ленте
заметен уже едва
среди миллионов нищих
и мудрых, как жизнь, бродяг.
Здесь каждый чего-то ищет
и каждый чему-то рад.
Врага, обретя и друга,
наперсника и лжеца
увижу, что ночь да вьюга
пила с моего лица.
На мудрость не хватит силы,
для глупости нет ума.
И даже сырой могилы
меня не приемлет тьма.
Хромает по лужам ветер,
жуя нитяной мотив.
На этом весёлом свете
я только любовью жив.

Познавая сущность Иисусности,
руки на груди сложив крестом,
быть хочу искусным в безыскусности,
но не указующим перстом.
Оставляя в прошлом страсть и страстности,
тайну покаяния познать
я хочу. Хочу причастности
к Истине Пресветлой.
Исполать!
Познавая сущность Иисусности,
руки на груди сложив крестом,
я познаю сущность Иисущности
в самом сокровенном и святом.

Тень многолетия тянется пеплом,
словно полёт паутинки в лесу.
В чащу столетий песней неспетой
я дерзновенья свои принесу.
Жил неумело, верил безбожно
в смысл вековых человеческих драк.
Всё в этом мире и просто и сложно,
только всегда и повсюду «не так».
С «таком» никак нам с тобой не ужиться,
в «таке» отсутствует смысл бытия!
Свора собак загоняет волчицу –
истина стада у своры своя.
Как бы ни жил, и чего бы ни делал
с вихрем стихов и потере потерь, –
был не всегда я пушистым и белым,
может быть, просто израненный зверь:
белый на красном и красный на белом,
не попадая в удач полосу.
Тень многолетья тянется пеплом,
словно полёт паутинки в лесу.

Вор на воре от Кремля до попа
и не осталось ни чуточки веры,
если вся жизнь так смешна и глупа,
в общем, бессмысленна, словно химера.
Первое слово и первая мысль…
Разве младенец способен на подлость?!
Бешено кони опять пронеслись,
из-под пространства мне слышится голос.
Колос пшеницы уже не растёт,
и на картофеле – жук колорадский.
Только размеренно вьюга метёт.
Люди воруют и лгут без оглядки.
Сладкий сироп превращается в соль,
соль же – в безвкусную белую супесь,
а бесконечность – дыра или ноль,
или пескарь, захлебнувшийся в супе.
Наша российская доля в судьбе
вмиг превращается в детские бредни:
кошка гуляет сама по себе,
вор на воре в преисподнюю едет.

Тень моя в тьме замороженных улиц.
Русь моя, падает снег на ладонь.
Как же с тобою в зиме разминулись,
город мой древний, стреноженный конь?
Думал я вскачь над обрывом промчаться,
словно Высоцкий, собрат по перу.
Только мне выпало тенью скитаться
с воем собачьим на снежном ветру,
только мне заживо камень надгробный
был уготован, судьбе вопреки!
Звук прокатился по улице дробный,
лошади скачут наперегонки.
Всё же Москва пронеслась над обрывом –
я в этом хаосе не разберусь.
Чудится песня с цыганским надрывом,
значит, жива ещё матушка Русь!

Сбитый с толку, словно сбитень,
похороненный на треть,
узелок на тонкой нити,
для души болезной клеть –
это всё, в чём суть поэта,
всё, в чём теплится огонь!
Бабы все твердят «про это»,
он же пляшет под гармонь.
Жив поэт, покуда ноет
христианская душа,
и тоска не беспокоит,
мир без устали круша.
Здесь, под граем сонных галок,
извиняюсь, воронья,
он велик (когда не жалок).
Жизнь – петля да полынья!
Жизнь – потрёпанные листья
облетевших тополей,
и обглоданные лица
обескровленных аллей.
Лей на раны сбитый сбитень,
исповедуясь в народ.
Коль плясать хватает прыти,
так пляши за годом год.

Снова привиделось снежное царство,
белая тройка в пурге пронеслась.
Кто здесь живёт, иль проходит мытарства?
Чья здесь извечная белая власть?
К этому цвету весь мир равнодушен,
но за околицей белой пурги
сотни открытых на небе отдушин
в Космос, где тьма и не видно ни зги.
Темь проникает и киснет на белом.
Белого цвета нехватка в снегу!
Снег попытался замазаться мелом,
душу отмыть налету, набегу.
Слякоть грехов набегу не отмоешь,
чёрные тени усеяли мир.
Только ведь это на белом всего лишь,
мелкий почти неприметный пунктир!
Белый виток загрязнённого ада,
иль отраженье зеркальной зимы?
Мне зазеркалья и даром не надо
под покровительством облачной тьмы.
Мне бы очистить от слякоти душу,
но в обескровленных храмах Москвы
татю и книжнику будет не лучше
там, где нет веры, и черти правы.

Ты подняла надломленную бровь
и рвётся из души надсадный выхрип.
Коварен Бог.
Коварство и любовь
тебе всегда предложены на выбор.
Коварна жизнь: осколки Бытия
уже ничем тревожным не поранят.
Как вечный выбор, истина тебя
в коварстве и обнимет, и обманет.
Что ж, веселись и смейся от души,
глуши тоску бессмысленною ложью.
Но всё же по неверью не спеши
разбить свою любовь на бездорожье.
Пока ты любишь, ты ещё живёшь.
Поверь поэту,
недоумку с детства.
Обломки правды, истину и ложь
я получил от Бога, как наследство.

Разбиты былые печали,
разбавлены тёмные оды.
Мы долго с тобой изучали
обломки советской свободы.
Мы долго с тобой веселились
над пропастью пахотных пашен,
но, если уже получились,
то путь осужденья не страшен.
И наша история льётся
годами, а, может, веками,
где снова дурак посмеётся
над русской земли дураками
Эх, мать моя, чудо-Россия,
закон беззаконий и смуты.
Я твой и дурак, и Мессия
за непогодь каждой минуты.
И сколько бы ни было крови,
пожарищ и слёз негасимых,
но я научился Любови,
а это – вся наша Россия!

Ты снишься мне через года,
через века я вижу облик.
Он, разрушавший города,
как грозовой капризный облак,
вдруг на рассвете не пропал,
не растворился в волнах света.
Обвал…
сознания обвал.
И задрожала вся планета,
как будто нежный поцелуй
ты ей под утро подарила.
Царуй, любимая, царуй!
Ведь только за любовью сила.
Ведь только взгляд и только миг
способен этот мир исправить.
Ты – тот единственный родник,
в котором истина и правда.
В котором вижу небеса
и журавлиный крик прощальный,
и херувимов голоса,
и блАговест дороги дальней.
Но сон исчез и ни следа –
не миража и не любимой.
Ты снилась мне через года,
а сон такой неповторимый…