Александр Холин - Распятый дервиш

Ты что-то не договорила,
не рассказала мне о том,
что зачарованная сила
в могилу гонит, как кнутом.
Крестом на грудь легли дороги,
и на пороге нелюбви
ты всё же вспомнила о Боге
и стала храмом на крови.
И стала майской незабудкой
под неуживчивым дождём.
Россию снова бес попутал, –
весь мир безумством награждён.
Не обнажённая природа
стремится слово донести,
а я пытаюсь год от года
всё человечество спасти.
Прости…
ведь даже незабудку
я не забыл, но не сберёг.
Заплакал ветер.
Стало жутко.
Крест перекрестьями дорог
прилёг на грудь мою.
И что же?
Любовь с разлукой так близки
и так отчаянно похожи,
что рвут мне душу на куски.
Народ доверчивость сгубила,
для всех Россия – как тюрьма.
Ты что-то недоговорила
и я опять схожу с ума.

В мерцаньи снежинок потоплена вьюга,
в мелькании дней утонула зима.
Мы долго искали по зимам друг друга,
где нас закружила подснежная тьма.
Ума не бывает ни много, ни мало,
по лезвию бритвы два шага вперёд.
Но всё же в снегу ты меня отыскала,
и я это понял, готовясь на взлёт.
И я это понял, готовясь к лишеньям,
и к счастью под небом как птица парить.
Мне выпало быть для кого-то мишенью,
веселье охоты кому-то дарить.
За скопом снежинок мерцание радуг,
за облаком грёз распустились цветы.
И нашей любви не потоплена радость,
и наша любовь – это я, это ты.

В человечьем засилье
нету тайны зачатья –
отморожены крылья,
разобрали распятье,
распродали душонки
в перекрестии судеб.
На мясную тушёнку
стали смахивать люди.
Соблюденье дистанций,
вольный выплеск эмоций.
Сатана-папараци
всех на снимках зацокал.
Снова грезим распутьем –
мир для этого создан.
Но забыли, что путь наш
через тернии к звёздам!

Жиды присвоили Победу.
Но почему же наш народ,
как будто пампушки к обеду,
им честь и славу воздаёт?!
Все льют слезу о холокосте,
не помня, видимо, о том,
что русских стало на погосте
как пыли, выбитой кайлом.
Кто нас сто лет уничтожает? –
убийство русского – почёт!
А на щеке снежинка тает,
и мы уже наперечёт.
Влечёт непознанная тайна –
как защитить страну от бед?
Война – ведь это не случайно,
она жива уж тыщу лет!
И снова пришлые шаманят:
закон, этапы и тюрьма,
не русский русского обманет
и разрушает терема.
И погибает Русь Святая,
и совесть снова не в чести.
Поверьте, мне не надо рая,
лишь только б Родину спасти…

Ты не ревнуй меня напрасно,
я вижу всё в очах твоих.
Они в смятении ужасном,
и много грусти давней в них.
Ты мне не веришь? Бог с тобою!
Мне было в тыщу раз больней,
когда я белою стеною
была для памяти твоей.
Ты не ревнуй меня напрасно,
всё в этой жизни решено:
нельзя счастливым и несчастным
не заглянуть на дно в вино,
ища каких-то истин смелых
с улыбкой дерзкой палача.
Но я была стеною белой
и пустотой в твоих очах.
Ты не ревнуй меня напрасно,
я потеряла не тебя.
В круженье космоса прекрасном
я не могу не жить любя.
И не могу бродить в пустыне,
и не могу тебя искать
когда от запаха полыни
я во грехи могу упасть.
И жизнь покажется прекрасной,
как самый милый белый стих.
Ты не ревнуй меня напрасно,
я вижу всё в очах твоих.

Я стал огромным перекати-полем.
Я стал послушен бурям и ветрам.
Мы в этой жизни ничего не стоим,
лишь крохи тела тлеют по кострам.
И волокут меня через погосты
по серой обескровленной земле,
и городов бетонные наросты
живьём сдирают кожу на стебле.
Лишь кто-то помянёт недобрым словом.
А если пожалеет – невпопад.
Бредут дороги в сумраке багровом,
судачат судьи весело и в лад.
И спрячет конвертируемый полдень
никем не конвертируемый страх.
Прелюдию для казни мне исполнит
разбуженный прелюдиями прах.
Но так же, словно девица, невинна
Земля живёт, танцуя и поя,
и розовой слюною гильотина
забрызгивает глобус Бытия.

Почему меня лишают жизни?
Разве я кого-то убивал?
Разве предавал свою Отчизну
И страной, как шлюхой, торговал?
У меня отняли честь и совесть,
и желанье что-то там любить.
А жидами порванную повесть
я уж не смогу восстановить.
Лить слезу, купаясь в безнадёге,
поклонясь кремлёвскому ворью?
Кончить век в надежде и тревоге,
что не пощадят твою семью?
Всё ж, решай: казак ты или быдло,
что гниёт под дудочку жидов,
продавая совесть за повидло
в смачной суматохе городов?
Ни следа совейского замесу,
ни крупицы, чтоб осталось нам,
ну, хотя бы ради интересу
побрести с молитвою во храм.
Только деньги, только секс-картинки
и указ: отнять и разделить!
Снова Пасха, но летят снежинки
и страна забыла слово «Жить»!

Моя Россия, словно птица.
Но подлый выстрел – и конец…
И ни к чему уже молиться,
победу празднует стрелец.
А был полёт, а было небо
и колокольни-маяки.
Потом момент – и боль, и небыль, –
одни зыбучие пески.
Кому же нужен этот выстрел?
Кому убийство – это жизнь?
Мой ум и вызверел, и вызрел
среди извечных дешевизн.
А сердце требует полёта
и душу мне не удержать!
Лишь улыбнётся в спину кто-то,
кому привычно согрешать.
Но мы живём ещё, казаче!
И, значит, Русь не умерла.
Всё будет так, а не иначе,
когда спасём страну от зла.

Опять брожу среди огней,
как в окруженье жадных взглядов
театра улиц и теней,
подворотен, и парадов.
Меня пронзает темь и тишь.
И я, скользнув привычной тенью
по лицам стен и серых крыш,
сам превращаюсь на мгновенье
в подобье жадного огня,
который сжег огромный город
внутри меня…

Снег, снег, снег тает на лицах,
тонкий смех в водах струится.
Дон, Дон, Дон – родина предков.
Под погон – пули отметка.
Сколько вод в небыль уплыло,
столько здесь всякого было.
Не познать прошлого память,
не унять чёрное пламя.
Берегли честь и свободу,
в полземли – путь до восхода.
Шашки вон! – к бою из ножен,
только конь верный стреножен.
Только свист вражьей нагайки,
в лагерях вышки да пайки.
Вся страна – красное знамя.
Сатана, что сделал с нами?
Ныне рубль – честь и награда,
мёртвый гул – колокол ада.
Дон, Дон, Дон – тихая речка,
под погон пулей отмечен.