Александр Холин - Распятый дервиш

Когда меня не станет на земле,
ты ощутишь, что стало меньше света,
что стало как-то холодно в тепле,
что медленней вращается планета,
и удлиняет бесполезный срок
унылого существованья.
А по весне все так же будет сок
стекать с берез в ладони мирозданья.
В плену у времени безвременно живой,
безвременно осатаневший в Боге,
так захочу услышать голос твой,
что задохнусь от страсти и тревоги.
Не надо горькой истины в вине –
ты успокоишься: что делать, все там будем.
Но тень мою, застывшую в окне,
не позволяй
бездумно
лапать
людям.
Когда меня не станет на земле,
ты ощутишь, что стало меньше света,
что медленней вращается планета,
когда меня не станет на земле.
Но я к тебе приду во сне, в бреду,
и ты поймёшь, что снова где-то рядом
тот, кто тебя ласкает нежным взглядом.
Но я к тебе приду во сне, в бреду.
Но я приду, как нежный ветерок,
что б исцелить измученное тело
дыханием и лёгким, и несмелым.
Но я приду, как лёгкий ветерок.
Когда меня не станет на земле,
я не хочу, что б ты об этом знала.
Ты от потерь и так уже устала.
Когда меня не станет на земле?

В смертном грехе рожденная,
смертным грехом – во мне:
талой водой вспоенная,
жрица воды – в огне.
В гневе безлунной полночи
не сторожи луны.
Шепчешь:
«Живый в помощи…»
сквозь неживые сны.
Мудрые!
Полоумные!
Что же не спится мне?
Вот оно – полнолуние –
родинкой на спине.

Сиротеют люди без любви,
часто в одиночестве оставшись.
Этот мир, ещё не осознавши,
сиротеют люди без любви.
Сиротеют люди без тепла,
без пустых родительских советов,
без простых приятельских приветов,
сиротеют люди без тепла.
Сиротеет мир без дураков,
без кнута и пряника скудеет,
без родных и милых лиходеев,
Сиротеет мир без дураков.
Сиротеет наша с вами жизнь
от скандалов до всеобщей смуты.
Ей бы просто мира хоть минуту!
Сиротеет наша с вами жизнь.
Может, словоблудничаю зря,
но без нас сиротство сиротеет,
ни к чему фузеи и музеи!
Значит, словоблудничаю зря.
Сиротеют люди без любви…

Не заставляй меня погаснуть
под хмурым сполохом дождя.
Ведь жизнь не может плыть напрасно,
дождём уныло теребя.
Скорбя по прошлому былому,
печаль в грядущее нести,
прилюдно плакать на изломе,
прося от прошлого спасти?
Прости, но я не понимаю
печаль ушедшего навек.
Не плачь, и вспомни солнце мая,
российский Божий человек!
Пускай звенит струной эпоха,
пускай Москва опять в запой,
но всё не так уж очень плохо,
и даже дождь несёт покой.

Неконвертируемый полдень
и неподкупный серый взгляд.
Но не мешало бы наполнить
октябрь явленьем снегопад.
И не мешало бы напомнить
тебе о смысле бытия.
Но тёмен полдень, словно полночь,
лишь кружат стаи воронья.
Вранья не терпят эти строки,
и потому твой серый взгляд
пронзает сумерк ненароком,
как яркий белый снегопад.
Несовместимость сна и света –
как звук железом в пустоту.
От боли корчится планета
и снег ловлю я налету.

Что случилось снова с вольною Россией?
Ей сменил обнову вроде как Мессия.
Заиграли дудки в полдень раскалённый,
пляшут незабудки – все они гулёны.
Не откусишь злата, не поймёшь несчастья.
Русь не стала свята в денежном ненастье.
Всякий рвётся к власти – это стало модным!
Где же наше счастье? Что же наши годы?
Не хватает силы взлёту на изломе,
но живёт Россия в лютом буреломе!
Но пройдёт невестой в клевере и мяте!
Все мы будем вместе с нашей Русью святы.
Пьяные дворяне – в лоскуты, в дремоту.
Все мы россияне, все мы обормоты…

Я пью из неба пустоту,
я пустотою сам исполнен,
как будто кто подвёл черту:
к чему ты волен и не волен.
Мир болен этой пустотой,
а я – всего частица мира.
Не злопыхатель, не святой,
а только чёрточка пунктира.
Из точки «А» до точки «Б»
лечу лесною паутинкой,
поднаторев в белиберде,
для пустоты я стал сурдинкой.
К чему вниманье привлекать?
У пустоты не будет звука.
Ничто – ни чем не приласкать,
там сразу встреча и разлука.
Момент рожденья – это смерть
и ничего уже не надо –
вот нашей жизни круговерть
в преддверьях рая или ада.
За грош скупили красоту
и растворили моря волны.
Я пью из неба пустоту,
я пустотою сам исполнен.

Сумерк за окошком –
зеркало кровати.
Мы опять о прошлом?
Мы опять о счастье?
Сумеречной боли
обуздать не в силах,
выплываю кролем
прямо из могилы,
и бегу вприпрыжку
стометровку жизни.
Счастье было пришлым
и как есть капризным.
Вижу за окошком
простыню ненастья.
Что же ты о прошлом?
Что же ты о счастье?

Ну, всё!
Ну, опять ты глядишь мне вослед
своим искромётным тоскующим взглядом?
Любимая, что ты?
Поверь мне, не надо
писать нашу повесть осколками лет.
Но нет, ни к чему проходные слова,
тебе не сказал я того, что нужнее,
того, что весомей, того, что нежнее
всех истин на свете.
Такие дела!
Ждала ты меня в перекрестии лет,
годов и веков собирая осколки.
Про нас расползаются слухи и толки,
но наша любовь – это прошлого свет,
и это маяк сквозь грядущую ночь.
И порочь все сомненья!
Я стану попроще,
и в нашей зелёной спасительной роще
смогу сатанинскую боль превозмочь.
Оклеены скотчем текущие дни,
чтоб не утекали куда-то наружу.
Любимая!
Если я стану не нужен,
то в памяти нашу любовь не храни.

Что ты, гой, во мне курлычешь?
Иль зовёт монаший скит?
Иль приснился светлый Китеж?
Или кремлядь вновь шумит?
Погоди! Угомонися!
Сколько в рабстве Русь жила,
но прослеживает выси,
значит, высь не умерла…
Или Русь?
Ну, что вы, право?
Словоблудьям несть числа.
Это сладкая отрава, –
мнить, что Русь не умерла.
Где ж тогда браты-казаче,
Где её богатыри?
Никого.
Лишь ветер скачет,
да повсюду упыри.
Эй, былинная Россия,
любо в рабстве вековать?
Коли тьму не погасила,
так о чём же горевать?
Гой еси, моя Россия!
Или больше не еси?..
Высь дождём заморосила,
в речке дремлют караси.

Нам не хватает лихолетья,
войны от внешнего врага.
И мы давно уже не дети,
но в головах метёт пурга.
Кому-то нужен хлеб да сало
и зрелищ, зрелищ подавай.
Земля терпеть уже устала
уродский мир и скотский рай.
Играй гармошка!
Эх, Россия!
Пляши, безумная, пляши!
Забыла ты, как голосила,
молила: «Господи, спаси!»
Теперь за деньги – хоть на плаху!
Зачем нам Бог?
Зачем семья?
Пропьём последнюю рубаху
под смачный хохот воронья.
К чему Божественная сила?
К чему любовь и наша жизнь?
А честь давно уже в могиле
среди извечных дешевизн.
Забыта ягода морошка
и лунный луч под небеса –
ни для кого уж не дорожка,
народ не верит в чудеса.
Похмелье с нами не случится,
лишь только смрад небытия.
Но наша совесть – не блудница,
и от жидовского ворья
поможет нам страну избавить,
и мразь ответит за слова.
Не станет Кремль вовек картавить –
надежда всё-таки жива.