Андрей Урбанович - Засмотрелся на время… Книга стихов

вдруг грянут – торжественно, властно,
потянет вернуться назад,
да только, дружочек, напрасно —
тропинку замёл снегопад…

Градом радуют
звёзды слёзные…
Дышат ладаном
ризы сонные.

А влюблённые,
поцелуями
опалённые,
разбредаются.

И сердца их – знак
к продолжению,
кружит Зодиак
в мглу осеннюю.

Но едва ль они
знают силу слов,
и сгорают дни,
как охапка дров.

Даль бездонная
тайной канула…
А влюблённые
безмятежно спят.

Это сказки о разлуке,
это горечь лебеды,
это древние науки
расщепленья немоты.

Как войдёшь, увидишь ясно
и попробуешь на вкус:
страстность плавится в бесстрастность,
минус переходит в плюс.

Когда к тебе взывает разум,
мосты взрывая к вожделенью,
под прессом всех твоих соблазнов
сознание войдёт в дробленье,

и ты ещё не видишь глазом,
но чуешь близость водоёма,
и часть твоя метнётся плазмой
в дыру оконного проёма,

цвета рельеф приобретают,
а звуки вес, и беспрестанно
тебя, как пламя раздувают —
так мозг мутит марихуана…

Последний всплеск сорвёт лавину,
сметая всё, поток несётся —
в людей дробятся исполины
под дуновением эмоций.

…И я проснулся. До зари
одно мгновенье. Тихо, мудро
торжественные фонари,
свет рассыпая, ждали утро.

Как в первый раз увидел вдруг
я стены комнаты, предметы
и люстры серпантинный круг,
и потолок в полосках света…

Гудел будильник за стеной,
а где-то там, за переулком,
скрёб дворник улицу метлой,
и шорох разносился гулко.

И почему-то я решил:
сей миг – есть поворот событий —
исходный миг. И уходил
мой прежний мир, мой мир забытый.

Костлявая зима
уносит мою смуту,
в её руке сума,
в её часах минута

ещё побыть со мной
и прочь дорогой дальней,
по ниточке льняной,
до комнаты хрустальной.

Огнём переполнялась Троя.
Восхода пена через край.
Они сошлись. Их было трое:
Парис, Елена, Менелай.

Ни воля Феба и ни Зевса,
во град, пылающий в печи,
свело их женское кокетство,
и искры сыпали мечи.

Парис убит. Теперь их двое.
Они стоят лицом к лицу.
Окрест их плачет, воет Троя,
гуляет пламя по дворцу.

Но даже кровь застыла в венах,
когда промолвил царь: «О, бред!
Чужой ты стала мне, Елена».
А позади десяток лет…

Десяток лет кровавых споров,
размолотых костей, костров
на алтарях и уговоров
друзей и ветреных богов,

и колесо бессонниц, пытка
ухмылок сальных, пьяных драк,
и тщетность вычислить по свиткам
ход ослепительных атак.

Когда пришла удача в сети,
Зевс время завязал узлом —
в утробе конской ждал столетья
данайский лев перед броском…
«Пора свершения закона!» —
подумал он, в момент когда
с клинком разящим шёл сквозь стоны…
И вот он здесь, и – пустота.

Дрожал рассвет в руинах Трои,
свой танец завершал огонь,
в его лучах, в победном зное
отгарцевал троянский конь,

присыпанный багровой пылью…
Трофеи, женщин и рабов
в округе воины делили…
Вдоль угасающих костров,

рядами улиц разорённых
брёл Менелай, брёл, как во сне,
осознавая изумлённо
свою причастность к сей возне.

Он вглядывался в лица пленных
и с ними ощущал родство…
А в след царю плелась Елена,
сама не зная для чего.

На восходе леденелом
я покину своё тело.
Я покину своё тело,
непривычно, неумело
полечу над куполами

к дальним и желанным странам.
За спиною град мой канет,
и земля уйдёт с туманом,
и покажется мне странным
эта лёгкость, эта сила.

Бестелесный, невесомый
буду созерцать хоромы,
обдувать дворцов колонны.
Пара дней, ночей бездонных
мне покажутся дарами.

А на третий день уделом,
в полдень солнечный и спелый,
возвратится снова в тело,
оживая неумело
перед вырытой могилой.

И опять под куполами
эта лёгкость, эта сила,
мне покажутся дарами
перед вырытой могилой.

Расскажи, расскажи, нашепчи
в этой дикой, чужой, непроглядной,
вышибающей память, ночи
о грядущем моём неотвратном.

Расскажи мне, прошу, расскажи,
как я буду тонуть и спасаться
от удачи, печали и лжи,
как часы прохрипят мне: двенадцать.

Расскажи и солги мне о том,
как несётся в грядущее счастье,
где омытый июльским дождём
побреду я без рабства и власти.

Я поверю на миг и на век
твоим притчам, как шёпоту листьев,
как часам совершающим бег,
как в последний спасительный выстрел.

Я поверю и буду спасён,
обнесённый проклятьем и славой,
будь то явь или розовый сон,
я упьюсь этой сладкой отравой.

И слова, словно издалека,
непокой разрывая сонливый,
пусть наполнят меня, как бокал,
пусть усну безнадёжно счастливый.

Дождь падает наискосок,
пронзая стрелами просторы,
вплетая в ритмику дорог
риторику свою, и скоро

темнеют очертанья дня,
и, влагу пробуя стопами,
бежит по рекам, семеня,
людское племя – муравьями.

Текучесть – качество воды,
предметы, становясь туманом,
растапливаются, как льды,
для единенья с океаном,

и нет оставленных пустот —
всё обращается к Началу,
где медленно ковчег плывёт
и ищет новые причалы.

Ночь, а не спится…
Птицами лица
перед глазами
сами
собой замелькают,
в памяти тихо растают,
звуки сумрак загладит,
в небе луна – оладьем
тянет ладони света…
Лето.

Падая, мчится
звёзд колесница,
в небе отвесном
тесно
от звёздного света.
Древних припомню приметы,
не поверив заранее,
я загадаю желание:
слово заветное с уст…
Август.

Играет Ангел на трубе,
бросая звёздочки играя,
тебе и мне, мне и тебе —
ушедшим, изгнанным из Рая.