Андрей Урбанович - Засмотрелся на время… Книга стихов

Бог, не дай мне ослепнуть от счастья!
Бог, не дай пустозвонства от бед.
Да не буду блуждать я в ненастье,
не ослепит – прозрит белый свет.

Бог, не дай мне упиться удачей!
Бог, не дай мне смириться с собой,
и избавь меня, Боже, тем паче
от поклонов пред праздной толпой.

Не отдай меня сытым в забаву!
Если смех, то лишь яростный смех.
Не хочу стёртой истины ржавой
повторять… на потребу… для всех.

Помоги мне раскрыть себя, Боже!
Если можно, открой свой секрет:
помоги, чтобы людям я тоже
помогал, ограждая от бед.

Бог, не дай озверенья у власти,
Бог, не дай отупенья от бед,
чтоб творил не мазила, а мастер,
но избавь от тщеславных побед.

Не дозволь мне сгореть без остатка
в огневище лукавых страстей!
Не унизь до округлости сладкой,
до корыстных, ничтожных затей.

Не прошу, не ищу снисхожденья,
но молю среди счастья и бед:
сохрани мне душевное зренье,
огради от тщеславных побед.

Как давно всё это было,
всё зима припорошила.
За окном от стуж белёсым
облетевшие берёзы
на ветру окоченели
и качают их метели.
Занавесят звёзды окна,
свет луны свои волокна
разметает во мгновенье,
в блёклом лунном отраженье,
словно в зеркале разбитом,
промелькнёт сюжет забытый…
Как давно всё это было!
Время било – не разбило.
И печаль, и радость разом
предо мной одним рассказом:
где дожди хлестали – ждали,
где встречали и прощали…
По земле оледенелой
снег взбурлил позёмкой белой
и, крупой слетая с крыши,
шепчет что-то. Что? Не слышу.
Во дворе, забившись в угол,
тяжело вздохнула вьюга.
Так в узор единый свиты
те разлуки, те обиды —
всё, что мной тогда владело…
А над стужей оголтелой,
ожидая, сердце стыло…
Как давно всё это было.

Разлуки бремя,
часы молчат —
я умер на время,
покинув свой град.

Улиц пустыни,
комнат покой —
я умер, я ныне
предстал пред собой.

Отяжелела,
свой суд верша,
и бросив тело,
сбежала душа.

И приведеньем
бросает зов,
и вьётся тенью
у милых домов.

Сквозь штрихи качающихся веток,
забывая вездесущность звука,
на траве, закинув в бездну руки,
я лежал и вглядывался в небо.

Я лежал… Нет, я вживался в небо,
в магнетизм цветов и ход планеты,
рафинадом, окунувшись в лето
растворился, словно бы и не был.

Языком единым от созданья,
шелестя, листва лесов шептала,
и на синем своде проступало
очертанье формулы познанья…

То ли глухо каркнула ворона,
дерево ль корнями проскрипело,
или туча платьем бальным белым
зацепилась за верхушку кроны…

Сонно от пространства отделившись,
кристаллизовавшись снова в тело,
я увидел, как душа блестела,
голубой воды небес напившись.

Нас больше нет
в городе этом…
Падает свет
за силуэты
древних домов —
тянутся тени.
Всхлипами вдов
ветер осенний.
Легким дымком
по тротуарам
мы побредём
в городе старом.
Взгляд наш знаком
с обликом парка,
мы проплывём
жёлтую арку…
Вечер сожжён,
падает осень —
в чей это сон
вторглись без спроса?
Клёкот ворон
в доме барачном —
чей это сон?
В хламе чердачном
ветхий портрет —
чьи это лица?
Их больше нет,
нам это снится…

Лето маялось, билось изжогой дорог,
и гудрон прилипал к башмакам,
отлетая от шин, ветер сыпал песок
мне в глаза и хлестал по бокам.

Было вольно и жутко, и всё решено.
Я себя не любил, не карал,
и уже был не здесь, и уже был давно
по ту сторону зла и добра.

В окружении века – пред глыбами плит,
в этом хаосе, рёве машин
был я счастлив, что жив, не забыт, не убит
и шагаю бездумно один.

По крупицам песка, по осколкам листвы,
тротуарам, расплавленным в воск,
вдоль жаровен кипящих людьми мостовых,
нёс я свой полыхающий мозг.

Было жарко безумно и всё решено…
Сумасшедшая музыка дня
наполняла азартом, и Некто – Иной
вёл незримой рукою меня.

Я возвращусь в твою обитель,
дойдя до края всех дорог.
Я возвращусь в твою обитель,
переступлю через порог

отброшу пыльные одежды,
омоюсь чистою водой,
и снова, снова стану тем же —
когда-то созданным тобой.

Ты спросишь… Я скажу: «Дороги
ведут, похоже, в никуда».
Ты взглянешь пристально и строго,
как в облака глядит вода.

Покуда шелестят страницы,
предполагая звездопад,
и Ангелов прекрасных лица
над нашим шариком парят —

определение удела
вершиться в вареве веков,
томись напуганное тело
и рвись за млечность холодов.

Ещё не настоялись травы,
и поступь верная легка —
дурман губительной отравы
бессилен, до тех пор пока

пороги ночи освещая
горит светильник, и в тиши
Звонарь во звоннице качает
тяжёлый колокол души.

…И бросил я в землю драконии зубы,
ростки поднялись над землёй,
и смерчи взревели, да грянули трубы,
да воины встали стеной.

Их лица спокойны, жестоки, зеркально
глаза отражают металл,
и старый мой сад опустел моментально,
и был подожжён, и пылал.

А воины в мой древний город входили,
разграбив, спалив всякий дом,
но только в насмешку меня пощадили,
на память ошпарив хлыстом.

Я крался за ними, я клялся святыми:
«О, нет, не хотел!..» Только звон
мечей и щитов, оглушая пустыни,
твердил: «Это твой легион!»

А лезвия копий дрожали, как кроны,
и гибло живое и твердь.
Но был лишь один я на жизнь осуждённый —
садовник, посеявший смерть.

Идёшь осторожно, по рысьи
по снегу меж серых стволов
и боль ненаписанных писем,
и тяжесть несказанных слов