Андрей Урбанович - Засмотрелся на время… Книга стихов

Он весь образуется в руку,
без звука,
ладонь его – глаз,
он пьёт мою старую скуку
и требует новой – сейчас!

Но вот пресыщается. С ленью
теченьем
уходит в песок…
А Вестник растаял виденьем,
а флюгер глядел на восток.

Всё оплачено плачем,
и на чашах весны
легковесны удачи,
а утраты верны,

потому что уж точно
не забрать пустоты
ни ледышкам барочным,
ни потокам воды.

Пей, расплавленный солнцем,
этот воздух зимы,
пей, от края до донца —
поминаньем немым,

потому что то явно,
что ушло и уйдёт,
но окажется главным —
не вошедшее в счёт,

и покажется точным
произвольный ответ,
и наметится точка,
а за ней ещё две…

А в весеннем разгуле,
раздражая курок,
направление пули
выверяет стрелок,
может костью игральной
завтра сбросят с доски —
все полёты летальны,
но в щедротах тоски

тоже есть своё злато
или зло ремесла,
нам резцами утраты
оголяют тела,

и стоим мы нагие,
как и создал Господь,
первородной стихии
обнажённая плоть.

Замело мою горницу ржавой листвой,
я хотел улизнуть, да заметил конвой,
я хотел откупиться, да вышел кредит,
и теперь верный сторож за мною глядит.

Разговоры пусты, он не слышит слова,
но когда я к двери подойду и едва
прикасаюсь к замку или звякну ключом,
он меня отгоняет огромным крылом.

На часах моих день, а на улице тьма
загребает дороги в свои закрома,
обещает июль отрывной календарь,
а в окошко, мне кажется, дышит январь,

и, прижавшись к стеклу, наблюдает мой страж,
как мешаю я краски, беру карандаш,
и на жёлтой стене разноцветным пятном
появляется нечто, скорее окно —

от угла до угла, в человеческий рост
предзакатное небо, и капельки рос
отражают его, и, в объятья маня,
предрассветные девы глядят на меня,

фоном горы встают из сосновой коры…
Так готовят подкоп – так вскрывают нарыв.
Оживёт незаметно оконный проём,
и нырну я в него, и оставлю сей дом.

За этот год я не сошёл с ума,
но в зеркало безумное взирая,
я к этому приблизился весьма —
стоял у края,

где все слова, сорвавшиеся с уст,
в плоть обращались в полудневном свете…
Я в этот год попробовал на вкус
напиток смерти,

и верно всё, что можно совершил
за этот год, ещё незавершённый,
и вот теперь: я глиняный кувшин
опустошенный.

Скорей, из духоты ночлега —
забыть трактирный карнавал
и всё, что слышал, все слова!
Но вспомнить Альфу и Омегу

любых событий и предметов,
изнанку судеб, смысл звена,
не называя имена —
лишь образы и гаммы света.

Пронзает странная отвага,
когда вершится первый шаг…
Вы слышите: запел очаг —
так весело горит бумага,

о чём-то спорят постояльцы
сей жизни. Непонятно им:
отсюда не уйти живым
ни королю и ни скитальцу,

ведь притяжение земное
существенно для наших тел.
Вы видели, как он летел
в чинах, с опухшею казною?..

А огонёк свечи сорвётся
и испарится – воспарит
уйдёт по эллипсам орбит
туда, откуда родом солнце.

Всё начинается, как танец,
всё поднимается со дна,
и, проходя сквозь времена,
теряют плотскость наши ткани…

Ещё не справиться с очами,
так непомерна тяжесть век,
когда покинув свой ночлег
столкнёшься с первыми лучами.

Я поставлю за твоё здравие свечку Господу,
попрошу Его о самом простом:
чтоб спалось сладко тебе и чтобы елось досыта,
чтобы Ангелы берегли твой дом.

И, наверное, за тридевять земель от города
и церкви, где бьется, треща, свеча,
полетит огонёк над простором холода
и от холода нырнёт в твой очаг…

Опять звенит сентябрьская листва,
и августейший звездопад растаял…
…вновь поиски небесного тепла…
…игра без слов, и проигрыш без правил.

Сегодня, возле парка, на углу
я встретил осень, осень улыбалась,