Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля

Ну, а пятизарядное ружьё,
Одно из двух, как это року надо,
Одно из двух – его или моё,
Решит задачу с первого заряда.

Зной безумствует, жжёт который день.
И ни дождика, и ни тени,
Ночью кажется – расцветёт сирень,
Утром выглянешь – нет сирени.

И ничьей нельзя отыскать вины,
Как ни мучишься – нет ответа,
Несмотря на то, что конец весны,
Завтра первое, завтра лето.

Снова год прошёл. Ах, какой был год!
Сколько предавших и умерших,
Будто дьявол взял землю в оборот,
Как лазутчиков брали в СМЕРШЕ.

А вокруг палит зной который день.
И ни дождика, и ни тени.
Ночью кажется – расцветёт сирень,
Утром выглянешь – нет сирени.

Лишь вороний гай – и о чем шумят,
Если встретятся даже двое:
Или молятся богу невпопад?
Иль скандалят у водопоя?

Впрочем, и у нас радость впопыхах,
Да не радость, а отголосок,
Весть из прошлого о других годах,
Что глядят на нас с чёрных досок.

Не поэтому ли который день
И ни дождика, и ни тени.
Ночью кажется – расцветёт сирень,
Утром выглянешь – нет сирени.

И покуда гром не грянет
Неизбежный, страшный, тот,
Кто в глаза мои заглянет,
Дорогою назовёт?

Ты ушёл, не обернувшись,
Как всегда ломая бровь,
Мой кумир ночей минувших,
Неизбывная любовь.

Чем тебя я обделила,
Что тебе не додала,
Родненький, хороший, милый,
Сердце выжегший дотла.

А ведь ты меня с собою
Уносил в такую высь,
Где мы клятвой гробовою,
Вечной жизнью поклялись.

Побожились словом сладким
Быть, как крылья соловья,
Нас венчавшего украдкой
У тенистого ручья.

Так скажи же, что случилось,
Всё исправлю, лишь бы знать,
Чтобы грозный гнев на милость
Смог ко мне ты поменять,

Иль яснее и доступней
Станет сердцу моему:
Почему клятвопреступник
Мне достался, почему.

И покуда гром не грянет,
Неизбежный, страшный тот,
Кто теперь в глаза заглянет,
Дорогою назовёт?

Иван-чай отцвёл, иссеклась пыльца
В силу замысла изначального:
На руке твоей нет давно кольца
От меня тебе обручального.

Хоть уже бела голова в висках,
Между рёбер бес рвёт и мечется,
Каково лежать одному впотьмах
Без подруги и без советчицы?

Если некому разбудить-согреть,
Перекинуться словом лакомым,
Значит, испытать мне, что было, впредь
Не удастся больше по-всякому.

Поменялась жизнь, как змеи покров,
Но не постройнеть и не вырасти:
Осень за окном, гиблый дым костров,
Вязкий холодок пьяной сырости.

Вот и видится поутру подчас:
Для меня, тобой обойдённого,
Каждый божий день, как последний час
Без вины на смерть осуждённого.

Что опять один, далеко в глуши
Исстрадавшийся, покалеченный
Словом каверзным, бившим в центр души,
Словно катанною картечиной.

Выпал жребий мне этот невзначай
Или было так и загадано:
Иссеклась пыльца, высох иван-чай
И среди ночи тянет ладаном.

Игру открыл Всевышний красным
Под шум винтов и гул мортир
В десятых, сытых и ужасных,
Спешивших переделать мир.

Где с прошлым рвётся связь любая,
И где страна моя, в запой
В двадцатых звёзды зажигая,
Себя почувствует звездой.

Тогда как черными мастями
Партнёру дьявол отвечал,
Да так, что и поныне с нами
Его пленительный оскал.

Чьи сотни служек вороватых
Трещат с экранов голубых
О неизбежности тридцатых
В преддверии сороковых,

Привычно и невозмутимо
Столбя в сознанье миф пустой
О видах оттепели мнимой
И достижениях в застой.

А игрокам всё было мало.
И вот полезли джокера:
Сначала меченый с беспалым,
За ними – фраер из двора.

Чтоб нахлебавшись правдой вдосталь,
Свободы ощущая близь,
Мы обманулись в девяностых
И в нулевые продались.

Не зная, кто же – бог иль дьявол,
В азарте, распаляя нрав,
Страну мою на кон поставил
И просто сбросил, проиграв.

Как и не скажешь сразу, сходу,
Что нам увидеть предстоит,
Пока к намеченному году
Век двадцать первый семенит.

Иду – нагой в бахилах ледяных.
Шагнул, как под софиты на премьере.
Меж ангелов зелёных, голубых
Лёг и почил, на срок, по крайней мере.

За что мне это? Вроде жил в чести,
Без бед и ссор с подругой неразлучной,
На всё готов, хоть коз её пасти,
Но тут врачи с их мнением научным.

Прощай, страна лакеев и вельмож,
Дел героических и путанного взора,
Ложусь под скальпель, а случится – нож,
Ведь сколько раз страдал от перебора.

Хотя на стол – не грудью на рожон.
Тем паче – санитарки помогли мне:
Обрит, уколот и перекрещён
Иконкой со святым Николой Зимним.

И вот вошёл в бахилах ледяных.
Шагнул, как под софиты на премьере.
Меж ангелов зелёных, голубых
Лёг и почил, на срок, по крайней мере.

Из груди, где жар опять,
Сердце вырваться стремится,
Чтоб ожога избежать
Иль совсем остановиться.

Вот и прожил не по лжи –
Не пророк и не вития,
Чтил законы, платежи
В срок выплачивал любые.

Вверяясь помыслам благим,
Тридцать лет я отработал
По юдолям ледяным
В богом проклятых широтах.

Не боясь, клеймил воров,
Не прислуживал мздоимцам
Из чиновничьих верхов
И чиновничьим любимцам.

И не гнал в толчки бродяг –
Бесприютных, перехожих,
Вплоть до брошенных собак
Или выброшенных кошек.

В зимы снежные, как мог,
Птиц подкармливал кричащих –
Пухляков, синиц, сорок,
В сад слетавшихся из чащи.

А сейчас едва дошёл
До назначенной палаты,
Через силу влез на стол
И лежу себе распятым.

Ни богатства, ни наград,
Только боль и вспышки света,
Да на фоне вспышек ряд
Лиц с на лбу кровавой метой.

Бельма, язвы, дерматит,
Запах серы в волнах смрада,
И никто не объяснит,
Жил ли я, как было надо.