Валентина Спирина - Девять Жизней. Фантастическая четверка

У меня же не ум – палата!

И меня не отмерить меркой,

От ослов и господ полученной!

Развернулась душа, царственно

Укрыла планету крылом материнским,

Могуче строит, разрушает безнравственно,

Вполне осознанно идя на риски!

Я – красавица… Ну как же такое не усмотреть?

Глаз не иметь – не иметь возможности

Красоту неувядающую мою лицезреть,

Что давно затмевает сверхновые!

Я же влага в пустынном краю обезвоженности!

Сама я сверх меры новая,

Обновлённая!

С шедевром Бетховена тетрадка нотная,

Во всё углублённая!

Феникс и сфинкс!

Священный Стикс!

И то бурное буйство, что рвётся дуром с меня,

Как Ниагарский ревущий водопад,

Так сладострастно-тяжело осенять

Масштабным крещением наугад!

Тяжело описать словами,

Доступными простым смертным,

Бесподобный вот этот водоворот!

Как будто сподобилась серотонинных

Бесконечных щедрот!

А мне отпираются любые замки:

Махну направо – и все на коленях,

Иду налево – и там

Бросают цветы под летучие ноги

С крылышками Гермеса

На лёгких моих сандалиях.

Меня окурили миром

И маслом сандаловым.

Как будто вручили бархатные вожжи

Неустанного просветления,

Беспримерного господства!

Где королева? Не видишь? Вот же!

Искромётство нетления,

К бессмертию подступ!

И пускай через полгода

Или даже меньше

Такой гегемонии срок пройдёт,

Такой себе «King for a day»,

Исключительный Амадей!

Но сейчас об этом предпочту не думать

Под эндогенным неистовым кайфом!

Забудем пока, как смотреть на дуло

И слёзки бросать на кафель!

Немыслима, как воздушный шар!

Огромна, будто земная твердь!

Это я, и такою останусь впредь,

И меня невозможно чудес лишать!

Берег крутой – в берегу пологом…

Знаю: меня нетипично много!

Имплементирован комплекс бога

В каждую клеточку тела;

Щекотлива, однако, тема!

Кровь вдруг ударила по вискам,

Барабанит в дверь, как пьяный сосед,

Жалит, что твой электрический скат!

Я так неуёмна! Тушите свет!

Тушите – свет!…

А мочи нет спьянеть,

Я – недозревший фурункул

На мировой спине.

Я – наболевшая падаль

На мировой скале.

Котяра полным как панда

Внезапно стал с котлет,

На подаяниях улиц,

На городских харчах,

Читая вывески буквиц

До пустоты в хрящах.

Непромокаемый кустик

Под посевной растрёп,

Река выходит из устья,

А я его оскрёб.

А вдохновения – в руку,

А костоправ – к руке,

А незаживший фурункул

Идёт играть в крикет

На головах подчиненных

Да на брусчатном шве,

У гривоцветных черёмух,

Где просчитался швед.

Как будто пагода дома

Пизанской башней – крен.

Как будто пахоты домра

Поёт дождливый крем.

Непромокаемой шляпой

Огородился весь.

Я несговорчивой шляхтой

Пролепечу, что есмь.

Пусть вдохновение – в руку,

Пусть от дождей – спьянеть,

Я – тень горбатого Мука

На мировой спине,

Очередная заноза

На мировой пинцет…

Варваре видно за носом,

Где проводить концерт.

Очередная ошибка

На мировой скале…

Союз Аргуни и Шилки,

Кусочек льда с комет.

…Среди богемного шика,

Внучатых фей с карет

Не комильфо быть ошибкой

На мировой скале.

Улетает журавель – клину клин,

Вот бы зиму переждать – длины длин,

Упокой не в небеси – на земли.

Одинокий журавель – в журавли.

Под закатом их красна – полоса,

Прилила его багрянь – к полюсам,

Это чудо – хочешь, верь – и не верь,

Промелькнула краснота – журавель.

Улетать вам строем-кли – ном отсель,

Ведь товарищ журавлю – журавель.

Для людей вы, журавли – короли

Оттого, что вы дружны – журавли.

Оттого, что одному – не бывать

Тем, кому ваш журавель – кровный брат.

Я ли с вами полечу – зимовать?

Я ль заместо получу – каземат?

Той багрянью путь как со – ком полит.

…Одинокий журавель – в журавли.

Рыдает под полом продрогший ребёнок,

Сирена полопала уши и стёкла,

Дитяти гремит сердцевина.

Симфония скрежета мышек-полёвок,

И двери пинает не дядя, но Стёпа,

А вместе – ночная рванина.

Знаете, ножик такой, для яблока,

С круглой насадкой, чтоб вырезать половину?

Точно такой, безопасный якобы,

Режет мою перебитую сердцевину.

Знаете, нежный паштет из печени

Занял прилавок, чтоб вытравить нам малину!

Мы увязаем – недуг нелеченый

Мучит тем временем пулемёт-сердцевину.

Заходится лаем собака на сене,

Заводятся вши на помойной собаке,

Повсюду дворовая живность.

Во всех деревеньках речного бассейна,

По всем городам озорного писаки

Несётся зловонная жидкость.

Знаете, жидкость людская приторна,

В розах-мимозах мой пистолет разукрашен,

Смысла и шанса спасать убитого

Нет в заковыристой переваренной каше.

Знаете, мысли людские праведны,

Будто ковёр на пороге худой церквушки,

Так захотели не деды – прадеды,

Будет копейка им в замену моей полушки.

Под кожей рыдают задетые дети,

А общество просит терпеть без рыданий,

Такая смертельная скука!

Устоев порядок столетья пометил,

Нам жить завещал без любви, без братаний,

В квартиру врываться без стука.

Знаете, есть на полях сражения

Лучше, чем противопехотная мина,

Против гуманного все-сближения

Чья-то зачерствевшая вконец сердцевина.

Взыщет с богатых – мужчины ль, женщины

Тысяча нищих, убиенных невинно!

Тогда и пойдут и рубцы, и трещины

По их стеклопакетным пустым сердцевинам!

Мой коротенький путь так затратно криволинеен,

Я лижу эти шрамы, чтоб стало еще больнее.

Мой коротенький путь будто к смерти

предрасположен.

Я вослед слышу ругань, издёвки и мат сапожный.

Я вослед слышу крик, что уродливо травит горло,

Но при этом все так же ползу по слезам

прогорклым.

И на месте, где дремлет синяк колдовством опала,

Проступает рубин, поднимается, как опара.

Те навеки изгои, кто чувствуют жизнь полнее,

Шрам на шрам налагая, надеюсь, что так

больнее.

Но улыбку с лица не стравить, и оскалом зверя

Я оплакивать буду любую свою потерю.

Вскинув руки, пойду потешаться —

Пьеро помешан,

Чёрный юмор проел меж извилин седые плеши.

Я так стар, я изжил самолично себя так скоро,

Провожу по руке соблазнительным краем скола,

Прохожу по морозистым веткам небесной

пальмы,

На коне пролетаю опричным стрелком

опальным.

Будто ёлки в автобусных окнах, часы мелькают.

Я же Герда, но мне не спасти ни себя, ни Кая.