Ян Вильям Сиверц ван Рейзема - Колизей

О, Рим! Орём? Славу тебе поём!
В плену личин, Тебе молчим…

Распрямись, отверженный калека, я стою,
отрёкшийся от роста,
и витают духи Ариосто на земле XV века.
Дух печали? Грезила Феррара. Вот и я,
забывшийся в передней,
поминаю дерзкого Икара. Перезвоны вторящих —
победней!

Среди гордо мелькавших приличий
вдруг ворвётся желаемый сон.
Это ты, Боже мой, Беатриче,
за испуганной негой колонн!
И приютом воздушных бываний
этот замок стыдлив. Обойди!
И намёк безнадежных мечтаний,
речь мою потаённо суди.

Бегаю по слогам. Хаос по берегам.
Пытка и срам губам: но воскурю фимиам.
Толпища и суды. Робость подвластна снам.
И не пусты труды. Не разминуться нам.

Жатва. Осенняя даль. Не успокоен Грааль.
Не расставаний жаль, если вблизи алтарь.
Где вы, Борис и Глеб? Гения прячут в гробу?
Мой интеллект ослеп? Но уплотни тропу!

Не доказать рискую, будто священны данники.
Вести напропалую? Но не щедры изгнанники.
Големы расстараются. Выбито, что замечено.
Это меня касается. Странники опредмечены.

Космосом повседневного техники искушаются.
Лозунгами победного юные просвещаются.
Зовы небес – утопия? Боги, вы столь несмелые.
Искренна мизантропия. Духу привычны зрелые!

«Правильные» людишки благословят «излишки».
Всё подберут до крошки администрации сошки.
Ветхое Римское право и на столах Держава.
Вспыхнут, беспечны фишки. Да не в себе, братишки.

Профили надвигаются. Что обещают обложки?
Медленно расплываются: дамы, цветы в окошке.
Милые экселенции, вы не подсудны специи.
Грифели просят терции двинуться вглубь Флоренции.

Вино драпирует наркозы, рассудки плохих воспитаний.
Левкои не проститутки! Сердечны бульвары желаний.
«Защиты, защиты, защиты!» Твердят восковые витрины.
И ленью беспечной прошиты парижские дево-мужчины.

Но кто растерзает жестоко восточные прерии юга?
Пурпуровый замысел сока вкушает слепая подруга.
И просим ни день и ни вечность: венозной невиданной речи!
Печальная сечь. Человечность представлена в безднах картечи.

Куда вы, коты и собаки? Печали, забот не жалея,
стремятся к изысканной драке на этой сословной аллее.
И слышалось будто: «Скорее!» Неведомы замыслы знаков.
Посол марсианский заплакал и бросился в Гиперборею.

Померк полководец Твардовский. Тёркина высмеял нытик?
Пушкина с Маяковским не встретит скупой аналитик.
Дух вечности смят и увечен. Почто затаились в разоре?

О, жалкий раздел территорий! Разбои, просительны встречи.
Изведали долю? Далече!
На смятых подзолах пожарищ, рассудок, меня не ославишь.
Забытое имя «товарищ», его со святыми восставишь.

Тебя с вознесёнными, Тёркин, ищу я, растёрянный зоркий.
Судимы, гонимы, теснимы: бескрайни поля и равнины.
Покинуты наши пригорки.
О, как вы привольны, красивы, плакуче-задумчивы ивы!
Но им неуместны восторги.

Вижу холмы болгарские, или я вторю Плинию?
Это царица Савская исповедает Лилию.
Было сегодня видено. Гулко сердцами слышимо.
Солнце невыносимое льётся, как дождь, над крышами.

Что волочим сосудами? Рифмы смиряют весело
горькими изумрудами поиски равновесия.
Не отпылать пожарищем, не отогреть неделями…
Скупо сказал товарищу: «Поздно рыдать над елями»!

Не овевает убор недостойных. Волен поэт —
командир умилений.
Что ему кличи вассальных суждений на перекрёстах
немых исключений.
Не расшифрованы тёмные кличи, плещет над нами
чужое светило,
Астры созвездий порхают премило.
Пишет Умберто наскальные притчи.

Пииты неспешны. Им возвещать балладу.
Радуются, сердечны, звёздному камнепаду.
Вещее намекается на пересудах воли.
Это меня касается малой крупицей соли.

Смыслы на прейскурантах. Или виновно зрение?
Споры глухих педантов. Катулл на подозрении.
Бешено вспоминаю. Но достучусь в Коломне!
Я ничего не знаю. Или уже не помню.

Сельцо, селенья, односельцы. Куда мы, дерзкие умы?!
Отборны пишущих гвардейцы. Эпикурействуем? Немы!
Изрядно молоды, стройны.
Воспоминание берлоги: чрез обиходные дворы:
сквозили рифмы – тьмы и тьмы!
Суды запальчивы и строги. Но в битвах разума достойны.
И таковы иные войны!

Умильно грезить у реки. Дерзанья страждущих фривольны.
… Одною школою ютились, ходили дружно в Козино.
Значенье шаткое. Не мнилось: внедрилось дерзко казино —
подпольной вахты Наутилус.
Заботой родственной о Дуне, о тридцати лесных дворах
теснилось «Дунино» в «Гаскони». Дуэли при Наполеоне?
И тут, увы, не егеря потопчут минные поля.

Поэма ветхая моя, дитя случайного Конвента,
не из послушниц конкурентка. Строптива. Роза вожена.
Ты – муза, скромная моя: Вараксина Анастасия.
Но иго эго: гвалт, стихия. Беспечна воля бытия.

Души молчащей литургия. Почто заботы роковые?
Но им причастны сыновья, и наше собственное я.
Щемит минувшее: Россия!

Когда отпевали героев античного пантеона,
выведали у Платона гениев их устоев.
В стихах вековых приличий философы пошутили
насчёт родовых промили.
А надо бы о загробном: божественном или тёмном.

Не ведает тьма различий.
И пифии возмущались, но ангелов не смутили.
Торжественно расставались. Стратегов перехвалили.
Мол, с Богом запанибрата. Но антику погубили
наветами на Сократа.