Константин Хайт - Угнетение

В боли дисгармонии с собственным языком,
в косноязычии гуляя по улицам умершего города, пытаясь его воскресить,
я чувствую себя молекулой гелия в душной атмосфере завода,
зажатой со всех сторон газами, людьми и обстоятельствами,
которая хотела стать звездой.

Обязательства крюками вытягивают из меня плоть,
вытащили: сердце, где гнездилась любовь, где чувства
наводнениями формировались и топили всё; мозг,
с его суровым аналитизмом, со способностью разрушать сущее силой мысли;
легкие, вздувающие меня то к небу за блаженством, то к аду
за осознанием; кожу, глаза, откуда я мог лицезреть и трогать
красоту; ноги и руки, дающие мне возможность двигаться и не тонуть;
волосы, чьи волокна улавливали антеннами волны Вселенной.
Я растащен на куски, а первоначальная пустота, оставшаяся,
хоть и даёт гармонию своей немотой, хоть и приближает к нирване,
без забот, тревог и мыслей, – но отдаляет меня от цели, к которой я хочу.

Возможно, я и правда живу десятую жизнь —
и в своем долгом пути уже настолько отрешился от забот и чувств,
что то зловещее ничто, пробуждающееся во мне всё сильнее,
есть закономерная реакция на тяготы длительного перерождения.

Всё время хочется спать; а, уснув, боюсь просыпаться,
ибо, проснувшись, всё начнётся сначала. Яркий мак,
прорастающий периодически на внеземных обломках
меня, очень быстро гаснет, меняет свой цвет и осыпается
прахом. Будь я ребенком,
моя почва была бы поплодороднее.

Я вкопан вертикально под землю,
с нею соединен, слившись частицами,
торчит лишь макушка. Песчинки
стали частью меня, раздув и расширив
горизонты моего существа.

«Тебе всего 17 лет, Рембо,
так почему же
ты пишешь о чувствах, любви, свободе и
жизни?
Разве ты её видел?
В свои 19 лет ты бросил писать,
в тот возраст, когда люди только начинают
сушить молоко у своих ртов.
Поживи ты подольше, ты бы понял,
в чем истинная суть всех вещей.»

«В 40 лет жизнь только начинается:
весь предыдущий опыт позволяет
сформировать целостную картину мира,
не быть пустословным,
размышляя о нём.
Мне смешно,
когда ты говоришь,
что в 22 кончается молодость
(ведь я, значит,
уже неудачник?!). Ты глуп,
иди, живи, и ничего
пока не делай. Не говори,
ибо ты еще не созрел.»

«Ты еще ничего не видел
не работал на одной работе двадцать лет, ожидая подачки начальника,
не общался с одними и теми же людьми, которых в тайне ненавидишь, потому что больше не с кем,
не проживал каждый день как один так долго, как я,
не брал квартиру в ипотеку,
не подлизывался бюрократической системе разваливающегося государства,
не ненавидел себя настолько, чтобы, спасаясь, разучиться чувствовать вообще,
не ощущал пустоту настолько глубокую, что даже не хочется умереть.»

«Просто живи
не думай, не говори, не делай,
зрей – и жди
пока исполнится 40 лет,
чтобы я мог воспринять тебя всерьез.»

Это какая-то дымка,
скрывшая то, что во мне. Говорящая:
это плохо, это ужасно, ты
поменяешься, обретёшь другую точку зрения
и тогда поймешь. Пока лучше не делай. Нас
много вокруг, мы зудим, раздражаем
тебя; ты не индивидуален, ты – пирог,
мы тебя разъедим
кислотой своей слабой мысли.

Я уже мог бы составить толстую биографию
своей жизни. Мог бы детально углубиться
в каждый её эпизод, из каждого извлекая
фабулу и мораль. Что-то преувеличил бы,
где-то приврал… Придавал бы большое значение
пустякам. Внешним факторам дал бы роль гончара,
ваяющего мой внутренний мир. Превратил бы обстоятельства
в суровую школу; окружающих людей – в поводырей.

Я бы придерживался отстранённого языка,
паря над происшествиями, паря над собой
прошлым. Сюжет бы сплетался в конструкциях двоемирья,
везде были бы вкраплены отсылки… Описывал бы
фон, давал портретное описание
действующим героям. Во всём этом
был бы какой-то прок, если бы, описывая события,
я бы описывал жизнь. Но жизнь

всегда происходила где-то рядом:
в моих размышлениях ни о чем, в поисках
неизвестно чего. Я искал её
и ищу до сих пор. Описывать
ни к чему не приведший путь
незачем. Лучше писать,
каким он мог бы быть,
если б куда-то привёл…

Я не люблю надуманно счастливых
людей, тех, кто что-то делает для того,
чтобы почувствовать себя хорошо, кто говорит:
«я хочу веселиться, хочу радоваться, хочу не думать,
а просто жить…» Не люблю тех, кто увеселяется,
кто по праздникам празднует, кто пьёт,
когда пьют другие, кто смотрит салют, кто ходит
на концерты, кто слушает музыку, чтобы поднять себе
настроение. Не люблю людей, ставящих выше всего
юмор, позитив, оптимизм.

Не люблю легко плывущих по жизни,
смиряющихся, улыбающихся тупо. Не люблю тех,
кто переживает и суетится из-за поверхностных
вещей, из-за насущных переживаний,
а не вселенских. Терпеть не могу тусовки,
вечеринки, клубы. Не люблю кайф, рождённый
в толпе, в движении, в забытии. Разделенное счастье —
уже не счастье. Не люблю вас, говорящих о жизни,
а стремящихся к спокойствию, к бессмысленному
перетеканию, к наслаждению собой и миром.

Счастье истинно лишь если оно добыто в борьбе,
если, добывая, страдал, оставшись один; счастье
прямо пропорционально испытываемым страданиям.
Я хочу, чтобы вы устремились к несчастью, чтобы вы
грустили, плакали, скорбели. Чтобы задумались
о природе гравитации и упали так низко, как только
материя позволяет упасть… Хочу, чтобы вы думали
о каждом своём шаге, слове, чтобы вы
почувствовали себя в страшном долгу у Вселенной,
осознали всю степень своей вины и пытались её искупить.

Хочу, чтобы Бог не давал вам покоя, не давал вам заснуть,
терзая за невидимое сердце. Вы будете кроткими,
как листья, вы прижмётесь
к земле, возрыдаете и, немного придя в себя,
начнёте неистово думать, как это всё проживать…
Каждый шаг будет результатом напряженных усилий
разума, души, сердца. Вы перестанете волочить
своё тело, уговаривая его дать мозгу лишний грамм
хорошего настроения, прозрения, идей, решимости,
вы начнёте летать, как летали птицы, с их бесконечной меланхолией в глаза.