Константин Хайт - Угнетение

Вы, молодые, такие жалкие, тупые, – лучшее,
что можно сделать в вашем положении – это грызть
пустоту внутри, работая зубами так,
как будто вы выгрызаете себе воду для питья;
выблевывать от утомления наполнение для своей души,
продолжать. В вас много сил, энергии – приложите их
для чего-то большего, чем для счастья, превратите
эту энергию в плотоядного червя и запустите
её внутрь себя, сделайте её взрывчаткой
и взорвите что-нибудь, убейте в себе гедониста.

Я так устал…
Просыпаться в двенадцать часов дня, ложиться в час ночи, но
чувствовать себя вечно усталым, вечно хотеть спать. Устал,
засыпая, чувствовать в ногах отделяющееся от меня существо:
«страх», ложащееся рядом, нагое читающее мне пошлые сказки.
Ничего не хотеть надоело, не думая ни о чём, понимая, что на вопросы
из разряда «что тебе нравится?» мне нечего ответить, потому что
в глубине души мне абсолютно всё равно. Я готов уже
спать на полу, есть лишь рис, пить лишь воду, не мыться,
ходить в туалет под дерево в парке, не читать, не писать,
общаться лишь с теми, кто сам заговаривает со мной – потому что
всё убеждает меня в бессмысленности мечтаний о чём-либо большем.
Пространство как будто бы ополчилось кольями унижений
на меня со всех сторон, я боюсь
сделать лишний шаг, ожидая кары, застающей меня
врасплох. Пространство и время ругают меня, когда я делаю
что-то не то, а законы их я не понимаю. Лишь когда сплю
они расслабляются, улыбаются, оставляют в покое. Я сплю
большую часть жизни, всю остальную часть что-то делаю,
чтобы лучше поспать, мне страшно жить, мне страшно
бороться, и сердце в груди своими обозначенными контурами
кричит мне о том, что лучше просто лежать, чем куда-то
стремиться…

Я не человек —
я слуга своего тела, его потребности оказываются
важнее, чем мои собственные. Я ещё ни разу ему не отказал:
хочет ходить – иду, хочет есть – ем, хочет спать – сплю;
оно наказывает меня, если я не подчиняюсь. Собственным желаниям
постоянно отказываю: еще не покорил ни одной горы,
не летал, не издал книгу… Тело – это вирус,
совершенно незаметно поразивший всё человечество:
каждый индивид заражён, девяносто девять процентов уже
больны. Нужно отказывать ему, нужно бороться
с его тяготеющим гнётом… Иногда я не могу говорить даже слова,
даже в словах оказываюсь порабощён и слаб, страдаю
от нерешительности действовать, от недостаточной
мотивации. Какая разница
куда свернуть, что сказать, что сделать? За действиями
не следует нужных последствий, в жизни
куда более слабые причинно-следственные связи, чем
в литературе или кино… Очень тяжело сопротивляться
иррациональным, нелитературным посылам,
тянущим меня не туда… Я очень устал…
В этом мире, где всё подчиняется вредным законам,
где цели мои недостижимы, я не выживу,
потому что здесь мне незачем жить.

Не имея должной цельности мыслей,
выдаешь бесструктурье за бред
(имеющий несомненную пользу в постмодернистском пространстве).
Ты ничтожен, жучок,
мне становится грустно глядя на твои маленькие слезоточивые глазки,
как ты выдаешь свои глупые рыданья за пафос трагедии,
а свои ночные походы по впискам к подросткам – за исследование фронта жизни.

Жалка твоя ирония, относящаяся к тем кто развивается,
к тем кто недостаточно грустен как ты.
Свою грусть ты считаешь самой важной – я тоже.
Но чья важнее, моя или твоя?
Я скажу – моя – и здесь ты мне не сможешь ничего возразить.
Ибо здесь, на этом листе, у тебя нет никакой власти, ты – ничто,
еще большее, чем в реальной жизни,
где нет слов.

И зачем я это пишу?
Может, лучше и не писать.

Рябины ветка золотая свисает с нежного пируэта движения соков в своем стволе,
яблоневые плоды дозревают под нисходящими сверху листьями, лишая их
сока. То же самое со смородиной: желтые листья завяли,
красные ягоды блестят, если на них светит солнце.
Блистающие способности человека ограничены:
даже если солнце засветит, он не будет блестеть.
Пробудить солнце в своей душе – стать в этом похожим на
колокольчик в поле, который пробудил в себе фиолетовый цвет.
Писать в одну строчку на тоненьком – четыре миллиметра —
листке бумаги, распростершимся на десятки метро в длину,
чтобы потом тебя кто-нибудь съел,
чтобы ты сам мог съесть все собою написанное
и ощутить это нутром – если не ощутил ни до,
ни во время письма – ощутишь после.

Беспросветность сумерек одиночества даруемого славностью Рождества,
праздника, любого, который приходит,
лишь смутно бросая взгляд на тех, кто по-настоящему страждет,
и упиваясь теми, кто не знает мук —
ибо Праздник сам когда-то страдал и ему тошно смотреть на себе подобных.
Такое состояние: словно море выбросило на берег кита,
а тот запутался в ветках плакучей ивы,
которые почему-то обладали шипами и вдоль которых цвели розы.
Такое состояние, когда хочется говорить все как есть —
но ничего нет и приходится выдумывать.
Все время приходится выдумывать, и тот, кто выдумывает больше,
превосходит того, кто выдумывает меньше.

Прогуливаясь по магазину нужно как можно больше набрать в корзину:
иначе продавец будет возмущенно смотреть, мол,
почему бы не понести все это в руках,
и обрадуется если взять пакет и сложить все это туда.
В этом мире слишком много поэтов – и слишком мало поэзии,
но я ее воскрешу: не качеством слова, не качеством мысли, но чем-то посередине,
между «т» и «о» в слове «то» – там, где и хранится поэзия данного слова,
я нашел свое прибежище и отсюда и буду ее воскрешать.
Я воскрешаю ее прямо сейчас, когда пишу эти строки и когда думаю:
реки счастливое теченье рыже-компотного цвета, что движет ее сквозь леса,
позволяет говорить о «реке» даже в тех местах, где нет воды – но есть идея,
значит идея превыше материи, но
шутки про это будут шутить и после того как все прояснилось.
Ибо люди тупы – а еда для них – тупой юмор,
как еда для гвоздя – тупой молоток, что забивает его все глубже в плоть.
Я стою на скале, полной ручьев, я внимаю себе и не знаю слов —
мой покой – это тень – нарисованная художником без рук,
он рисовал зубами, а смотрю я глазами и не вижу себя,
ибо покой – это место где нет меня. Яблоня
стоит, подпертая в саду палкой и ее колеблет ветер,
но ветви не должны упасть, мне сказал дед, потому что мы ее подперли.
Через месяц будут яблоки – но они и сейчас есть,
просто их нельзя есть. Если я съем, меня изгонят из ада?
Прочитать Библию.