Людмила Козлова - Не горюй!

И голос тромбона

закручивал вспять

минуты,

секунды,

рога

и хвосты,

и негра,

торчащего словно цветы!

Полночный тоскующий

голос метана.

Любовные песни лягушек весенних

укутаны семенем

словно сметаной.

О, модус вивенди!

О, модус вивенди!

Заря, без причуд продвигаясь

к востоку,

пожарами бредит

на утреннем стенде

и всех приголубит светло и жестоко.

О, модус вивенди!

О, модус вивенди!

И примет нас день,

но совсем не в объятья —

как братьев холодный расчётливый денди.

И будет смотреть не в глаза,

а на платье.

О, модус вивенди!

О, модус вивенди!

И только лягушки

в любовном угаре

не знают про деньги, про бредни и бренди,

плевать им на даму

в лиловом муаре.

О, модус вивенди!

О, модус вивенди!

День сгорел сосновой спичкой.

Значит – будет ночь.

Солнце раскалённой бричкой

с косогора – прочь.

Скрылась солнца колесница —

пала в листопад.

И сияет и дымится,

и летит закат.

Свет его над миром держит

лес железных рук —

как последняя Надежда,

старый виадук.

Словно он всех нас живее,

словно – в небо дверь.

Упадёт и заржавеет.

И проснётся Зверь

Проклятой жизни

бумеранг

в руках у Дьявола,

как бита.

И столько чудищ

в нём набито,

что не спасёт

священный Ганг.

И даже Слово*

не поможет —

зверинец сделать

Храмом Божьим

Среди камней

Безгласно-неподвижна

Я простояла

Тысячи веков.

Иисус Христос

И Магомет, и Кришна

Меня лишили

Каменных оков.

Среди деревьев

самой деревянной,

сосновой самой

долго я была.

Среди собак

Я самой окаянной

Навеки обездоленной слыла.

И, наконец, сегодня

Человеком

В мучениях и корчах

Родилась —

Принять от Бога

И от века

Любовь и Ложь,

Прощение и Грязь!

Ещё не слышится в рассвете

Печного дыма хвойный ток.

Ещё висок таит в портрете

Заветный детский завиток.

И там, в невидимом пока,

Гуляет солнце в зимних рощах,

И карамельный день полощет

В глубоком небе облака.

Но в тех же рощах и пампасах,

За всё цепляясь, всё круша,

Отчаянно и многогласо

Вопит животная душа.

Она уже готова в клочья

Порвать и весело глодать,

Жевать, урчать и жаждать ночи.

И врать.

И взять,

а не отдать.

Москитный флот идёт на Землю,

погибельная саранча,

хитиновыми рожками стуча!

В нём сонмы вирусов летучих

кишат во мгле без берегов —

распад души,

распад мозгов!

Не чуя смерти, человеки

картошку жарят на огне,

торча неделями в окне.

Не чуя смерти, человеки

твердыни строят из камней

на краешке последних дней…

В меха закутана по моде,

Зима волчицею прошла.

Апрель.

Звонят колокола.

Последний сон

В деревьях бродит.

А утром, изумрудно чист,

Поранит небо, словно скальпель,

Живой пахучий острый лист.

И несколько карминных капель

С небес на землю упадут,

Окрасят крыши, окна, пруд…

И двери настежь – и с петель —

Сорвёт апрель!

Смертны все мы —

И гвельфы, и эльфы.

В светлый глей

И оранжевый глёт

Ляжет каждый однажды,

Когда умрёт.

Но в бессонных

Полях гекатомбы

Ужас сводит

Накожный покров.

Жертва —

Звук этот ложный

Открывает, как бритвою,

Кровь.

Протестует разъятою кожей

И из клетки изъятым ядром

Сила жизни,

Проклятая Сила —

Богом данный

Священный синдром!

Да будет мне по Вере —

Берёзовой Дриадой

Языческих поверий

Летать в аллеях сада.

Оставить след кипучий

В лохматой кроне ив,

А после взмыть под тучи,

Земное позабыв.

Не жалко, что жизнь коротка.

Не жалко и краткого лета.

Но больно, что сердце отпето,

и тонет в тенётах рука.

И сердце тяжёлое плачет,

и путает крылья мои.

Святой Искуситель,

отродье змеи,

дай Плод мне от Древа Удачи!

А Древо Познанья

в пустыню забрось —

пусть сохнет

его ядовитая гроздь!

Вверх ногами,

Головою вниз —

Это я взлетела

На карниз.

Так велел мне мудрый Илия.

Точка на карнизе —

Это я.

Словно тайные свечи в покоях княжны

Золотые соцветья весенней сосны.

И как ветер летуча, воздушна, нежна,

Молодая колдунья, лесная княжна.

Закукует кукушкой, обернётся сычом.

Мне с такою подружкой

Жизнь и смерть нипочём!

Я пополню её королевскую рать,

Стану светом кометы ночами играть.

Пусть засыплет цветами больная весна,

Но меня не оставит лесная княжна.

В час печали грядущей,

Печали земной,

В заповедные кущи

Улетим мы с княжной.

Уходят званые в свой час.

И мы уйдём и всё забудем,

Огонь родства в себе остудим,

Верней, его погасят в нас.

Сотрут нам память,

пусть во благо.

Но почему, но почему

Пустая белая бумага

Противна сердцу и уму?

Оставь мне, Боже, после смерти

О сыне память – лишь о нём!

Не разлучай с её огнём!

Мне не нужны другие дети!

Ночь. Мороз да морозный треск.

С каждым часом всё злей и круче

Ветерок подувает жгучий.

Космос. Вечность. Зима окрест.

На огромной чёрной Земле,

От крови и горя чёрной,

Городов золотые зёрна

Прорастают в Добре и Зле,

Как на Древе Познанья листья.

То Адам в ледяном краю

Всё мечтает достигнуть Истин

Тех, потерянных им в Раю.

Я – летучее животное

поднебесное,

лишь ветрам

до облакам интересное.

Здесь никто меня не любит

и никто меня не знает.

Жизнь – ни добрая, ни злая,

но меня она погубит!

Я летаю – не живу,

Время и Пространство рву.

День, не имеющий направленья —

просто безродный скаляр,

жжёт, дожигая остатки поленьев

и неофита футляр.

Так надоело уже

притворяться —

хочется Истины, Света,

Любви!

Но пережитое наспех и вкратце,

снова рождает Закат На Крови.

Снова война —

для героя и труса.

Головы падают,

падают с плеч!

Так понимают

буквально

Иисуса:

«Не мир я принёс вам,

но Меч!»

Я уйду, и станет жутко

тишине пустой квартиры

из угла слоняться в угол,

слушать звяканье часов.