Виктор Каган - Обстоятельства речи

Улыбнёшься, струны тронешь
словно пёрышки щегла,
в небо песенку уронишь,
чтобы новая пришла.

2014—2017

В Петах-Тикве вовсю зацвела
и пугает жарою природа.
Смыться в Питер, пройтись до угла,
пусть целует Мороз-воевода.

Здесь в апреле пурга замела,
непогода, ворчат, непогода.
Ой, не надо, не надо тепла —
я о снеге мечтала полгода.

Пусть кружúт могендóвидопад
и в ладони ложатся снежинки,
и сверкают прохладные льдинки,
и не верится, словно в картинке
под небесные ритмы токкат
яблок хрусткий дрожит аромат.

2017

Что, бедный Йорик, о былом грустить,
себя мороча глупостью напрасной?
Нить Ариадны и связующая нить
переплелись с ушедшей в землю красной.

Язык с губами съела немота,
слепых глазниц открытые забрала,
между висками бродит глухота,
сбивая с нот мелодии хорала.

И в раковине черепа гудит,
не умолкая, вольное пространство,
аукается с небом трилобит
на языке эйнштейнова шаманства.

К ней ухо приложу, прижмусь щекой
к твоей щеке и, вслушиваясь в годы,
в потоке звуков различу покой
распятой на созвездиях свободы.

2017

Ночные каштаны стучат по земле —
два ёжика держат коричневый шарик.
Луны отражение в спящем стекле.
В дремоте висящий бумажный фонарик.

Игра притяженья и крыльев из плеч.
Над пропастью зыбка. Фантазии зыбки.
Дыханье неслышно и шёпотна речь.
Последних комариков хрупкие скрипки.

Как будто на свете ни крови, ни зла.
И Ева хлопочет, на стол накрывает,
бутылку Адам достаёт для стола
и в камушки Каин и Авель играют.

2017

Из приоткрытого окошка,
где за стеклом таращит кошка
зелёный глаз на белый свет,
плывёт на улицу лениво
сквозь бормотанье водослива
забытой музыки привет

и тает в грусти листопада,
как тает в темнота лампада,
когда в ней капли масла нет.
Так мать во сне протянет руки
и скроется в слепой разлуке,
где растворится её след.

Откуда песенка на русском
в немецком переулке узком
(похож на питерский, но нет)?
На подоконнике геранька,
облезлый pummel – ванька-встанька,
скучающий в шкафу скелет.

Хозяйка выглянет, зевая.
Она почти что как живая
и даже скажет guten Tag.
А я расслышу Добрый вечер
в колоколов гудящих вече
как призрак прошлого и знак

того, что время обратимо
и память не проходит мимо
теней, встающих во плоти,
и музыкант в тени берёзы
играет тот же вальс, и слёзы,
и слóва не произнести.

И растворяюсь в старом фото —
там женщина у поворота,
расплывчаты углы теней,
к Неве спускаются ступени,
на шляпе пляшет óтсвет тени,
и зелень глаз из-под полей.

Из приоткрытого окошка
мурлычет по-немецки кошка
и музыка иных времён —
письмо, что носит почтальон
с размытым адресом на русском
в осеннем переулке узком.

2017

Слева, справа…
Где лево, где право?
Сквозь рассвет прорастает закат.
Сладкой ягодой зреет отрава.
Умный нем, а дурак языкат.

Вертухаево семя сквозь годы
пробивается нежным ростком,
матереет – и призрак свободы
под прицелом бредёт босиком.

Бухнет небо забористым бредом.
Пахнет кровью земная шагрень.
День за днём отправляется следом
в никуда под протяжный трень-брень.

Жизнь за жизнью, судьба за судьбою,
за душою душа. Краток срок.
Ворожбою, молитвой, мольбою,
сновидений глухой говорок.

Вохра пьяная травит о бабах,
делят мир паханы и цари.
В подконвойных дыханиях слабых
пробивается проблеск зари.

И, спасаясь от рая и ада,
потеряв ариаднину нить,
по лучу изумрудному взгляда
к сладкой соли земной восходить.

Гроза собиралась, да не собралáсь.
Глаза просыхали, ещё не заплакав.
Осипнут пророки, сквозь время ломясь,
и сон досмотреть не сумеет Иаков.

Из будущего до минувших времён
несётся без кучера лет колесница
и сквозь Ренессанс говорит Вавилон,
и неандертальца пустая глазница

посмотрит в глаза по-собачьи умна,
но сло́ва не скажут пропащие губы.
От жажды умрёшь ты над кровью вина,
налитого в иерихонские трубы.

На ослике в город въезжает рыбак,
его поцелует его Alter Ego
и закувыркается тёртый пятак
над вскрытой ладонью пустого ковчега

«Титаником», лёгшим на космоса дно
всё той же печали, что плачет в начале.
Вращается шарик земной в казино,
рыбак засыпает на сонном причале
и нам из-под дна ещё не постучали.

2016, 2017

На скрещеньи лет и сýдеб
светлячки каких судéб!
Ветерок ночной остудит
лоб и приласкает хлеб.

Мы ещё на этом свете,
с этой стороны травы,
но уже в последней трети
праздность празднуем, увы.

Не свободны от свободы,
не рабы у несвобод,
века острые обводы
повторяет небосвод.

Вёдро, грозы, явь и грёзы,
и на кончике пера
кровь, вино, любовь и слёзы,
как всегда и как вчера.

Соль сладка и сахар горек,
снег то сахар, а то соль,
и летит со снежных горок
счастье, обнимая боль.

Было, будет. Будет, было.
А повыветрится хмель,
тело приютит могила,
душу неба колыбель.

Правы мы или неправы,
но уже назначен срок,
а пока земной отравы
длить томительный глоток,

не канюча об отсрочке
быть с собою в унисон,
засыпать в объятьях строчки,
просыпаться в новый сон.