Дмитрий Щедровицкий - Мой дом – бесконечность

Все, что я вижу, есть Ты.
Но когда устает мое зренье
Ткать – из ночей лучевых —
Жизни бескрайней лицо, —
Пестро в зрачках, и сады
Вижу. На них Ты распался,
Чтобы тем ближе сиял
Образ Твой прежний во мне.
Вновь собираю – и вот
Лик в забытьи созерцаю…

Даже сны без видений – гуще,
Чем октябрьский воздух гор,
Возвещающий и дающий
Мудрость – ветру, уму – простор.
Но его соберут морозы,
Как букет предрассветных астр,
И сгустятся в душе вопросы,
Превратив ее в алебастр.
И – хрустальной свободы линза —
Этот воздух, зимой дарим,
Будет пристальным зреньем признан,
Созерцаем, как царь долин.
И покроет любые сани,
И заслонит любую щель. —
Овевавший лицо, он встанет
Цитаделью вокруг вещей.

Я увидел – в разных странах
На бинтах бумаги – перья,
Как пинцеты в чистых ранах,
А слова, являясь, пели —
Альт, и тенор, и сопрано —
В кабинете, в зале, в келье.
Я увидел, как, раскинув
Сотни пальцев музыкальных
По больной клавиатуре,
Свет лечил друзей опальных —
И, сойдя, лежал на спинах,
На ковре, соломе, стуле…

На самой дальней из окраин,
Где год великим шел постом
И мор садился, как хозяин,
При редкой трапезе за стол, —
Служил у мельника Иосиф.
Порой, мешок с мукою сбросив
Средь поля с неокрепших плеч,
В страданьях слуха не утратив,
Он видел Ангелов-собратьев
И слышал сбивчивую речь:
«Поют, скрипя, дверные петли,
Светильник полдня не погас.
Ступай за нами – и не медли
От смерти спрятаться средь нас!
Пока, голодный, по морозцу
Бежишь – и близится метель,
Твой Сад Заброшенный разросся,
С тобой свиданья захотел…»
Он отвечал: «Я грохот слышу
Солдат-губителей. Все ближе
И неизбежней с каждым днем
Сестер и братьев избиенье.
Народ! – скажу я. – Внемли пенью
И засели нездешний дом!..
Я приурочен к злому часу,
И если в страхе отступлю, —
Какие волны хлынут сразу?
Кого из вас я утоплю?
Творенье длится. Если сброшу
Мешок судьбы средь бела дня, —
Один из вас поднимет ношу,
Его пошлют сменить меня!»
…И светлый сонм, охвачен дрожью,
Бежал, как искры от огня…

Внезапно расцветает море,
Обвито зарослями рук,
Вздымаясь в бунте и крамоле,
И над водою дышит Дух.
И в отрешенном ранге флотском
Пред Небом шкипер предстоит,
И завещанье пишет лоцман
Для развлеченья Нереид.
И слышен шторма взмах последний:
Над вознесенною волной,
Над шлемом бурь, на самом гребне
Сразился Ангел с сатаной!

Быть в сумраке – светом
И тьмой – поутру,
В метели – раздетым,
Одетым – в жару,
На Западе – шахом,
А в бездне – летать
И каверзным взмахом
Пространства взметать…
Творить – и лениться.
Мелькнет эполет —
Учтиво склониться,
И плюнуть вослед!

В светлейших долинах лежал твой удел,
Но сам ты в один из семи
Тех дней невечерних слететь захотел,
Как лист, и ослепнуть с людьми.
Ты вышел, покинув бессмертный простор,
Гремя золотыми дверьми,
Вослед не послышался окрик: «Постой!» —
С небес безразличных семи.
Но, если стыдишься стать братом вещам,
Мое увещанье прими:
Я Родину Душ по ночам посещал, —
И ты посети с Низами!

Зеркальное застывшее пространство,
Родные колосящиеся степи,
Вода и свет, обнявшиеся страстно, —
Свежа, недвижна родина Петефи.
Но, недруг сердца и мечты союзник, —
Душой кляни, а языком приветствуй, —
Со свитой чисел, офицеров грузных,
Шагает Время мимо строя бедствий,
И говорит: «Я честью заклинаю, —
Исполни долг, а после славы требуй, —
Верни всю кровь бурлящему Дунаю,
А весь порыв – безоблачному небу!»

В начале – тихий дом, и здесь
Живут герои Ариосто:
С них смерть навеки сбила спесь,
У них бесхитростно и просто
Цветет блаженство на лице.
А близ провала – там, в конце —
Есть особняк героев Кафки,
И каждый мыслит: «Как я цел
Остался средь вселенской давки?…»
– И не решит никто задачи…
…На протяженье мостовой —
От Дома смеха к Дому плача —
Подземный мерный пульс живой,
И крови полная отдача
И поит, и во всей красе
Сырую землю содрогает…
С тем сердцем, словно Одиссей
С сиренами, мой слух играет.

Был мальчиком кудлатым,
И у корней, где мох,
Как рядом с тайным кладом,
Стоять часами мог:
Там муравьи копали,
Фундамент возводя,
И маленькие пальмы
Лоснились от дождя.
И жил народ любезный
В стране лесов и вилл,
А он, как дух небесный,
Над нею волен был.
Но мальчик стал подростком —
И ощутил, скорбя,
В садах, под корнем скользким,
В такой стране – себя.
И только много позже,
Покинув путь кривой,
Внезапно понял с дрожью,
Кто смотрит на него.

Внезапною зарею ранней
Разбужен мальчик.
Он взволнован
Цветным сверканием собраний
И бесконечно звездным, новым,
Слепящим небом.
Там, над домом,
Все ожило – и смотрят люди
Вслед лицам, некогда знакомым,
И взглядам, гаснущим в салюте.
И на балконе замер мальчик:
Под ним – в сибирский лес длиною —
В обрядовых застыла плачах
Толпа зарезанных войною.
Но вдруг – средь мертвых – вдох и выдох:
Из них один стоит всех выше,
Один из некогда убитых
Над городом внезапно дышит…
И понял он, что без порезов
Прожитых жизней – жив не будешь,
Что прошлое не схватишь трезво,
И только опрометью – скрутишь.

В солнце птицы стреляли, как в цель,
Затащив беззащитное за реку.
Вдруг – дыханье Его на лице:
Я горел. Он держал меня за руку.
В торопливой, толпливой воде
Он не дал, по наитью единому,
Обезмолвиться в мире людей,
Стрекотать средь полей по-звериному.
Но и зрячим поет поводырь,
И прозренье надежное дарит нам —
Ярче сада, бурливей воды,
И заката священней и памятней.