Дмитрий Щедровицкий - Мой дом – бесконечность

Там, над Летой – ветряная мельница:
Это время медленно и страстно
Перемалывает в пыль пространство,
В россыпь звезд. —
А ввысь на крыльях ленится
Вознестись. Оно стоит на месте,
И, вращая ливнями и лунами,
Хочет душу размолоть в возмездье
За беседы с птицами безумными.
Там, над Летой – ветряная ягода
В холодах созрела и повисла:
Это ум несет желаний тяготы,
Это мысль вращает страхов числа.
Над рябиной каменной, осенней —
Звездный ком с измятым скорбью ликом,
Что постиг духовность не по книгам —
И уже не чает воскресенья…

Тот, кто из тучи испил грозовой,
Кто окунал свои руки в лаву —
Нет, не мертвец, но только живой
Бога небесного славит!
Только кто звезды срывал, как плоды,
Кто на земле научился
Видеть на скалах веселья следы,
В лиственный лес разворачивать числа —
Кто человечество наперечет
Знает, моря – как свои пять пальцев,
Кто зеленеющий лист рассечет
Вдоль – в глубине созреваний скитаться,
Кто поднимался из тьмы гробовой,
Чтоб на рассвете пропеть свое «Ауе» —
Тот не умрет уже. Только живой
Бога небесного славит!

Здравствуй, царь Соломон!
Я из Моря Крови,
Где рыбы вымерли, где одни
Волны в бесплодных турнирах дни
Проводят, где сохранились, кроме
Воплей беззвучных, слогов морских, —
В медленных, скользких ларцах тоски
Жемчужин погашенные огни.
Лишь человеческой плоти лаской
Их оживишь. Я тебе принес
Эти куски неуслышанных слез.
Можешь дарить их царице Савской
За потаенную, терпкую ночь,
Можешь для зелья их истолочь —
И настоять на прохладе рос…
Кто из потомков твоих украсит
Выдохом водных глубин свою грудь, —
Жарких столетий вытерпит жуть,
Как мореход непреклонной расы
Тирской, лишь вихря налет миновал
И бесноватый стихает вал, —
К новым невзгодам свой правит путь.
Зелья жемчужного кто отопьет, —
Хлынет печаль в него гимном неспетым,
Океаническим, фосфорным светом
Мысли пронзив ему, словно копьем.
Мраком рожден, от людей отстранен,
Внутренним, скрытым, жемчужным огнем
Он засияет – и станет поэтом!..

Ты не смотри на строфы свысока:
В контексте жизни каждая строка
Моих стихов звучит совсем иначе —
Та тянется, как детская рука,
К лучам звезды. А та, как ветер, плачет.
А вместе все они, наверняка,
Любого буквоеда озадачат.
Но ты на путь щемящий оглянись,
Где время ливнем устремлялось вниз —
И зеркала для неба создавало,
Ты отраженьем облака пленись
В одном из них: ведь, как ни заливало
Край муравьиный, а льняная высь,
Двоясь в воде, покой торжествовала.
Вгляделся? – И запомнить поспеши
Соотношенье тела и души,
Как мне оно в толпе стихов открылось:
Хоть мир звенящий – в хаос раскроши,
Хоть обнаженным петь взойди на клирос, —
Что гром – зимой, что взрыва сноп – в глуши,
Тебя настигнет насмерть Божья милость!..

О, твой ли голос слышу я
Чрез столько лет и зим?
Он в эту полночь бытия
Едва ль вообразим,
Но светит – страстный и живой —
В разорванной тиши…
О, я ли слышу голос твой
Из глубины души?
Из глубины звезды литой,
Что мечет пламя дней,
И время – шарик золотой —
Растет, рождаясь в ней.
Из тех истерзанных глубин,
Где рай – подать рукой…
И я отныне – не один.
Но рядом – не другой.

Торговец приходит к принцу,
Смущенный его величьем,
И предлагает ларчик
С жемчужиной дорогой.
Но надо с тем примириться,
Что все это – только притча,
А принц – как маленький мальчик
Перед Вечности грозной рекой.
Торговец приходит к принцу.
Столетья дремлют, кивая.
На улице – древность. Овцы
Бредут, и пастух поет.
Но надо с тем примириться,
Что, крикнуть не успевая,
Внезапно в этом торговце
Принц себя узнает.
Торговец приходит к принцу
И дверь прикрывает плотно.
Виденье крутых ступеней,
Не пройденных, властных вех.
Беседа до света длится.
Врывается город в окна —
Ни времени, ни спасенья:
На свете двадцатый век.

Метель осыпает несчетной казной
Базар приутихший. И сразу повеяло
Той площадью людной, с толпой ледяной,
Где головы рубят за веру, —
Жестокой, глухой, корневой стариной,
Где смерть, словно ветер, проглотишь,
Где жизни крылатой, где жизни иной
Завистливый зреет зародыш.
И кто же раскусит столетья спустя,
Что казни подобны аккордам,
И баховской мессы бессмертный костяк
Окреп в этом воздухе твердом?…

Я в город вхожу.
Я в предсмертные, в первые крики,
Дрожа, окунаюсь.
В густом многолюдье окон,
На лестничных клетках – и в клетках грудных, где великий
Вращатель созвездий пирует веков испокон.
Я в город спускаюсь.
Реки разноцветные блики
Меня леденят.
И в воде вразумляющей той
Меж вечных домов словно ветер проносится дикий —
Бездомные судьбы с цыганской своей пестротой.
Я строю дыханье – я вникнуть едва успеваю
В прохожего речь, и обрывком величья она
Доносится следом.
Я каждым отдельно бываю.
Заслуги деревьев на мне – и умерших вина.
А возрастов смена – тиха, как звоночек трамвая,
А старость колдует, к секундам сводя времена,