Дмитрий Щедровицкий - Мой дом – бесконечность

…О господин! Когда великий мрак
Падет на эту землю безвозвратно, —
Последним светом в черных зеркалах
Я отражу тебя тысячекратно.
Я стану песни отзвуком твоей,
Ответом средь всемирного молчанья,
Твоим воспоминаньем… О – поверь,
Поверь, что наша встреча не случайна!..
И ради тысяч непостижных лет,
Где мы неотличимы друг от друга, —
Подай на бедность – и смотри мне вслед,
Пока следы на льду не слижет вьюга.

На лесных, на темнеющих тропах
Я искал тебя в тайном июле,
В золотых и загадочных строфах
Тех поэтов, чьи судьбы минули,
На дорогах бездумья и неги,
Одиночества и забытья, —
С той минуты, как дали мне некий Облик.
В вечность отверстые веки.
С той поры, как себе я судья.
Там, где ночь пробуждает немая
Полустанков печальных сердца,
Где не спят, за тебя принимая
Заоконную ветку, скворца, —
Я искал тебя в каждом проулке,
В тех, кто за полночь сходит с перрона,
Кто не встретил на свете родных, —
В их шагах, неуверенно-гулких,
В их горчайшем дыханье неровном,
В блеске звезд, исходящем от них.
Я искал… Ты все ближе и ближе,
Соловьиный разносится свист.
Вижу кроны. Созвездия вижу.
На последнем пути – отзовись!

Ты – источник времен и странствий.
Излученье. Ученье. Суть.
Я – вместилище слова, страсти.
Я – всемирной судьбы сосуд.
Как трепещет, горит пылинка
В безмятежном, крутом луче,
Так во мне Вифлеем и Треблинка
Вопрошают:– О чей ты? Чей?…
– Отраженье. Рожденье Лика.
Изначальной печали ручей.

О город – лейтмотив
Крушения любви,
Где, ноги промочив
По щиколку в крови,
Я тенью прохожу
По площади немой,
И, не смолчав, дрожу
На звезд вопрос прямой!..
Венеция! Я сном, Ошибкой завлечен
В твой бесприютный дом,
Как сокрушенный челн,
Я только синь и хлеб
Хотел найти в тебе,
Но стал узлом судеб
В хрупчайшей той судьбе…
Во тьме велик душой,
А днем неуловим, —
О, сколько я, чужой,
Свершил, чтоб стать твоим!
Рукою черной – в явь
Из всех тянулся снов.
Но ты себе оставь
Кровавый мой улов!

Я много раз пытался стать другим,
И все ж не одолел себя ни в чем.
Но дерево – великое, как гимн —
Зарю склоняло над моим плечом.
Оно учило скорби и хвале,
Как дирижер, покачивалась ветвь.
И я ни в чем себя не одолел —
Но в лучшей школе научился петь.
И с изумленьем вижу: я пою,
Меня встречает облака поклон,
Как грешника прощенного – в раю,
Над целым государством грозных крон!..

Тоска возвышалась над ним, словно город,
Пехотою слуха осаждена
И конницей зренья штурмуема.
Но выкрик жезла был, как молния, короток —
И новая жизнь налегла, ледяная,
И больше слова ни к чему ему.
Так смерть подошла – ледяною Москвою,
Огромными башнями будущих эр,
Висящими вслух над соборами, —
Москвой, на столетья прохваченной хворью —
Насквозь. Как отцовский тот, пепельно-серый,
Взгляд, что водой голубой ему
Струился сыздетства…
Но голос сожжен до конца,
Наследное выбрав имение
В том теле: он тезка безумца-отца,
И в смерти безумен не менее…

Безумно красочный, и все же
Такой привычный день земной…
Как это все похоже, Боже,
На дождь грибной, на сон цветной!
Всю нашу жизнь – в частях и в целом —
Нарисовал ребенок мелом
На солнцем залитой стене.
– И на рисунок, между делом,
Упало несколько теней…

Тот же старый тихий двор.
Но какою скорбью дышат
Ветви в летней темноте.
И насколько небо выше,
Повзрослевшее с тех пор…
Да и жители – не те,
Да и где ж они – в потемках,
В шебуршанье веток тонких,
В небытьи обид и ссор?…
…Как судьба, на крыльях ломких
Мотылек в окно влетел…

На свете грустно.
Этот выбор поздний
Дарю тебе, как сорванный цветок.
Земля и небо предаются розни,
Как наслажденью.
Есть ли где серьезней
Всемирной философии итог?
Мне кажется, мы час от часу ближе —
Полслова не сказавшие за жизнь,
Накрытые во сне листвою рыжей.
Вот, я дарю тебе печаль – возьми же,
Зачем звездой предутренней дрожишь?…

…Во тьме всемирного испуга,
В наш век кичливый и больной —
О, что мы примем друг от друга
Под Сулеймановой луной?
– Тоску Лейли. И свет Меджнуна.
Начало зренья. Тайну тайн…
А землю в адские кануны
Знакомит с небом «Эйр лайн»…

В песчаном подсознаньи роясь,
Пластов земных взрывая повесть,
Мы вспоминали неспроста,
Что жизни знак – летящий поезд,
А вслед за нею – пустота.
Мы знали умиранье речи,
Мы знали дрожь последней встречи
С любимым, что не любит нас,
Нам лапы жизнь клала на плечи
С холодным блеском львиных глаз,
И гневных гор горчили глыбы…
О, видеть Ангелов! Они бы
На райских пели нам пирах.
Но мы опять снимали нимбы —
И шли, как нищие, во мрак.

Я – живой, но и осень – живая:
Кто кого из нас переживет?
Дни все новые в круг зазывая,
Водит прошлое свой хоровод.
Ни листа, ни зеленого неба
Не осталось. На тучах – печать
Отчужденья и сна. И не мне бы
За скудеющий свет отвечать…

Небом вспененным одеты,
Безутешные, как дети, —
Сумасшедшие поэты
Сумасшедшего столетья!
Песнопевцы вен бурлящих,
Вскрытой страсти водопадов,
Меж ветвей телесной чащи
Густолистых – смерть не спрятав,
Как богов, разбив каноны
Ради тайны непостижной, —
Убегаете…За вами —
Века злобного погоня,
Ваши лица – дальше, тише, —
Мрак. Не передать словами…

Хвойный вечер утешенья и защиты,
Небо душу облекло – огромный плед,
Деревянная калитка в сад сокрытый,
Жизнь трепещет, как в листве фонарный свет.
Вот я снова здесь.
Я возвращаю Слово,
В детстве сумеречном взятое в залог.
Слышу, как в другой стране рыдают вдовы,
Как, смеясь, растет в дверях чертополох.
Я хотел в столетье этом не собою,
Но несчетными рожденьями прожить.
Ночь трясло. Шатало землю с перепою.
А сейчас цветок спросонья чуть дрожит.
Я бывал в смешенье судеб сразу всеми —
И в отчаянье спасенье узнавал,
Был прологом и узлом в земной поэме,
Открывал страстей всемирный карнавал.
Не чуждаясь унижения и славы,
Я в соборе и в ночлежном доме пел,
Босиком прошел весь этот век кровавый,
И от казни уберечься не успел.
Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово —
В детстве явленную тихую любовь.
Погляди, Учитель мой белоголовый:
Даль созвездий – это свет моих следов.