Людмила Парщикова - Повод для встречи

Памяти бабушки Казанской Марии Трофимовны посвящаю

Открытый космос — мое жилище.
Последним кровом своим рискуя,
в каких потемках мой разум рыщет!
Какого света душа взыскует?
Зачем мне ужас кровавых боен,
цветная ветошь истертых истин?
Все блага мира — зачем мне, вольной,
познавшей тягу земли и выси?
Темна дорога. Судьба крылата.
Любовь не губит. Печаль не лечит.
За все распады — моя расплата.
И краток век мой. И миг мой вечен.

Там улица уже белым-бела,
и дремлет у крыльца, укрывшись снегом,
рябина, что посажена была
одним веселым добрым человеком.
Там, видимое еле сквозь сады,
бессонницею мается оконце,
и тянется тропинка до колодца,
а ранее казалось — до звезды.
Там я, еще не ставшая собой.
И снегу столько, что не страшно падать.
И где мне знать, что есть на свете боль
с таким названьем безобидным — память…

Знакомому кланяюсь долу,
стучу у знакомых дверей:
отмерьте мне малую долю
заботы и ласки своей!
Подсолнух с веснушчатым ликом,
охрипший петух на шесте,
и пес, забежавший в калитку,
с репьями на тощем хвосте…
Дурманящий голову донник,
в медовом наливе сады —
отмерьте мне малую долю
того, в чем не знала нужды.
За то, что была молодою,
за то, что не стала мудрей,
отмерьте мне малую долю
любви безграничной своей!..

Покуда я жива, покуда я любима,
пока знобит сады от ласки ветерка,
и радость глубока, и боль неистребима,
и кажется весь мир синицею в руках.
Он мне принадлежит, вовсю играя мною…
Покуда я жива, я не умею жить.
И время, точно дождь, проходит стороною,
и клонит до земли тяжелый колос ржи.
И так легко не знать о жизни и о смерти,
не помнить, не считать летящих мимо дней,
и маяться в любви и жалости несметной
к земле и ко всему, живущему на ней.
Покуда я жива, я не могу иначе.
Мне невдомек, что мир перекроить нельзя.
И над моей судьбой береза тихо плачет,
и влажный лист ее прозрачен, как слеза.
Покуда я жива… Но что я в этом смыслю?
По праву руку сын лепечет, семеня…
И сладко мне ни в чем от жизни не зависеть.
И страшно, что вся жизнь зависит от меня.

Которое уже минуло лето
моей любви немой и безответной,
которая зима, который год?
А над землей, над рощей шелестящей,
над озером, над памятью горящей
такой великолепный дождь идет!
Он ничему теперь не помешает:
окончена уборка урожая —
совсем чуть-чуть осталось до зимы.
Но дождь есть дождь.
Он будет плакать вечно
над радостью и болью человечьей,
покуда существует этот мир.
Он — дождь. Он ничего о нас не знает.
Насквозь промыта просека лесная,
дорог не видно в проливне густом.
И мокрые за плащ цепляют ветви,
и сладко горевать на этом свете,
когда Бог знает, что нас ждет на том.
Над озером, над рощей, над поляной,
над чьею-то могилой безымянной,
над городом, где жили ты и я,
которое уже минуло лето?
А дождь идет такой великолепный,
как глупенькая молодость моя…

Принимать решения спешу,
зряшной откровенностью грешу,
тем непозволительных касаюсь —
приживаюсь с видимым трудом,
обитаю меж добром и злом,
ошибаюсь, в крайности бросаюсь.
То захватит дружба, то вражда…
А в лесах под музыку дождя
засыпают дерева и травы,
листья осыпаются, шурша…
Жизнь сама собою хороша,
и без позолоченной оправы.
Жизнь сама собою хороша,
ежели бессмертная душа
замирает в радости минутной.
А судьба на вырост мне дана.
Может быть, поэтому она
не вполне удобна и уютна.

Радость моя беспросветная,
как обещанье беды.
Осень моя многоцветная
скоро уйдет за пруды.
Мимо гнездовий заброшенных,
мимо болотных коряг,
поступью настороженной
в белую стынь декабря.
Скоро погаснут над пристанью
жаркие клены мои.
Только от дальнего выстрела
долгое эхо стоит.
Да, несмотря на дожди,
поздняя птица дурачится.
Что ж тебе, милая, плачется?
Вся еще боль впереди…

Проехала полем подвода,
В дождях потемнело жнивье.
Но — осень! Какая свобода
за именем кротким ее!
За хмурой мятежной погодой,
за этой бредущей подводой
и взглядом, летящим ей вслед, —
такая печаль и свобода,
что, кажется, выхода нет.
За криком встревоженной птицы
и запахом тмина в стогу,
за всем, что еще приключится
на этом пустом берегу,
где музыкой кажется шорох
стекающей в воду листвы,
где мне не сносить головы
от боли, любви и простора…

Я сердцу не придумывала мук.
Для вольных дум не строила острога.
Язычница, я сотворила Бога
по жалкому подобью своему.
Когда ждала по засухе дождя,
когда кроила музыку из снега,
когда жалела злого человека,
когда в любви не помнила себя,
когда сжигала палую листву,
когда полола грядки в огороде,
язычница, я верила — в природе
любая жизнь восходит к божеству.
Когда ребенка за руку вела,
чьи голоса моей душе вещали:
к себе взывайте — утоли печали,
себя просите — сохрани от зла?