Хорхе Борхес - Алгорифма

Ибо я тут же потом твоим стала.
Ты без меня брести будешь устало
И да пожрёт в пути тебя пророк-лев —
Рука его тебя уже достала!»

Здесь есть тайносказание. Некрозу
Предать меня и прежде чем во аде
Труп потопить, увидеть дали розу

Ликторы бога мне за к «Илиаде»
Любовь и к «Одиссее». Роза эта —
И мрак теперь и царство для поэта.

Мужчине розу женщина дала,
А не наоборот, как цветок зла.
Отважились на ложь последней встречи,
И что рука искала, то нашла.

О новой лжи не может быть и речи.
Стать одиноким — ты мне не перечи! —
Я должен, чтобы соль в меня вошла,
Как в рыбу, но есть к соли предобречь и

Любовь была, да только вся прошла.
Я больше не прошу, чтоб ты пришла.
Претит мне самый вкус небезупречи.

«Вновь лгать вдвоём? Да ты с ума сошла!»
Способен кто к такой самоотречи?
Надежда вся — на Старого Козла.

Сон: в пустынной местности Ирана
Башня без дверей стоит, без окон,
Вход подземный вверх ведёт, что рано
Или поздно замечаешь. Кокон

Каменный таков, что нет тарана
На него — мощна стена! Восток, он
Мудр, и башне не нужна охрана.
Только ставит на смертельный кто кон

Жизнь свою, ища вход в башню эту
Под землёй, что отдана поэту,
На меня похожему? Он пишет

О другом поэте, тоже в башне,
Тот — о третьем, энный же — об аж не
Весть каком по счёту. Бог их слышит.

Циклопия Брокгауза обширна.
А буквы пропечатаны как жирно!
Ряды многих томов и том отдельный
Для атласов, чтоб время не транжирно,

Двойник мой, тратил ты, как мот бездельный.
Нечего делать? Скука? Совет дельный:
Брокгауза открой. Не дебоширно
Напейся, алкоголик беспредельный!

Автобус зарулил уже в пакгауз
И на сиденья грузится Брокгауз.
«Закон распределенья вероятий

И плотность их открыл Ганс Фридрих Гаусс», —
Читаю не без еров текст и ятей.
Есть время уклоняться от объятий…

Вся набожность Германии. Все нео —
Платоники с агностиками. Первый
Адам и Адам Бременский. Опер вый
Птенцов и флора острова Борнео.

И тигр, и ад. Столбцы чёрного текста
Без опечаток с карт голубизною.
Да. Время — лабиринт, что глубиною
До тысяч эдак лет нисходит тех ста.

Смесь знаний, превышающая всё то,
Что знает человек отдельно взятый.
Ну-ка посмотрим, что про то да сё-то
Поведал ум немецкий непредвзятый!

Бодрствований ночных и сумма бдений,
Это глаза, своё что отслужили,
И руки, что том снятый отложили.
Привычки живы и без соблюдений…

Сомнительная тьма слепого это
Да стены, что становятся длиннее
И вдаль уходят… Слепоты темнее
Какая тьма? Свети в ней, ум поэта!

Но есть также и новые привычки
К привычке старой — дому. Притяженье
Вещей, чьё на местах их положенье
Подобно слову, взятому в кавычки.

Любовь вещей таинственна: не знают
О нас они, да и о себе тоже.
Ну что ж, Борхес, с печалью подытожи:
И книги о тебе не вспоминают…

О дни, преподнесённые в дар скуке,
И годы, посвящённые безделью!
И не живую воду я в скудель лью,
А разливаю мёртвую в докуке.

Зарёкся биографию поэта,
Созвездья над которым из другого
Календаря астрального, нагого
Я вспоминать. Снят Агнец с силуэта.

Ады и звёзды дали ему тело,
Которое не оставляет сына.
Коль выстоишь, то судные весы на.
Над Шивой поглумятся оголтело…

И слепота, а мрак — это застенок,
И старость, утро смерти. Пресловутость
Зовущаяся славой. Назовут ость
Стернёй: не золотист уже оттенок…

Новую Тантру ткать — десятисложник
Разматывать. Кружится мотовило…
В руку твою войдёт само то вило,
Если ты — Шива, а не мужеложник.

Любовь к эенциклопедиям и картам,
Тонка чья каллиграфия: слоновой
Цвет кости с бирюзой… Книгою новой
Свод атласов пахнул — сгинул Икар там…

Недуг есть — по латыни ностальгия.
Виденья Эдинбурга и Женевы…
Медаль, что шоколадна, из фольги я
Не нацеплю. Святого града вне вы.

Имён и дат забвенье. Культ Востока,
Который многолик и чьи народы
Не все культ этот чтут в роды и роды.
К основе поперечна нить утока…

Это закат мерцающей надежды.
Это этимологии обуза…
Свежи лобзанья мякоть как арбуза
И ярки разноцветные одежды.

Железо и силлабика саксонца,
Луна, что нас всё время удивляет,
И этот Буэнос-Айрес, ослепляет
Во снах который, снова полный солнца.

Вкус винограда и воды, какао
И мексиканской сласти. Звон монеты,
Песок мгновений… Как подобен мне ты,
Туземец дикий с острова Макао!

И вечер, что подобен стольким прочим,
Смиряется, стихам моим покорен,
А к старости песчинок ток ускорен…
Ученье мы своё не опорочим!

Он, третий, со мной ночью повстречался,
Не меньше Аристотеля таинственный,
Ум логикой, как тело, накачался,
А образ жизни третий вёл воинственный.

Была суббота. Ночь полна народа.
Как первого не мнил, ни как четвёртого
Я третьего. «Мы все его и рода» —
Кто так сказал про через сито тёртого?

Не знаю, повстречались ли мы взглядом,
Он ехал в Парагвай, а я так в Кордову,
Но точно помню, что мы были рядом.
Катушку покупал он там битфордову.

Его почти что выдумал я этим
Набором слов, не знает его имени
Никто почти… Фонариком посветим,
Не доит ли коровьего он вымени?

Я знаю его вкус и предпочтенья.
Я вижу его луносозерцания…
Пока я не вхожу в круг его чтенья,
Запрещены в России прорицания.

Он не умрёт. Нет, это невозможно.
Читая строки эти, догадается
Неужто Мир, что я в нём беспоможно
Жду, когда он без Бога настрадается.

В таинственном грядущем мы могли бы
Друзьями стать, однако и соперниками.
Под полною луной часами глыбы
Люблю с ним созерцать зрачками-вперниками.

То, что я совершил, непоправимо.
Связь моя с ним теперь неотчуждаемая,
А время мчится неостановимо,
Всё ближе цифра самоподтверждаемая.

На книгу Тысячи и Одной Ночи
Третьего жизнь похожа повседневная.
Стихи читая, щурит ли он очи?
Звучит ли в его чтенье нотка гневная?