Олег Ладыженский - Перекресток

Я говорю, а ты глядишь с укором,
Не понимаешь, и поймешь не скоро,
Своротишь горы и построишь город,
Но пониманье, мой искусный джинн,

Уже не ссоры, и еще не споры,
Когда мы каждой жилкой задрожим

От пониманья. Ты не понимаешь,
Тебя влечет пустая кутерьма лишь,
По кругу ты, как пони, ковыляешь,
Я в центре круга, будто столб, стою,

«Ешь, – говорю. – Вот хлеб. Он задарма. Ешь!»
А ты не хочешь хлеба, мать твою!

У снега – свои причуды,
У первого – вечный праздник,
Он необъясним и чуток
К дыханью рябины красной,

Коснется легчайшей кистью
Акации, дома, лавки,
И пахнет лимоном кислым,
А кажется – медом сладким,

И вот отступает небо,
И вот наступает нега,
Как будто живешь от снега
До снега, и вновь – от снега…

Влез на престол злодей, урод и хам,
Горшки ночные – не горшки, а вазы,
Алмазами зовутся гордо стразы,
Завидует достоинство грехам,

К победе ложь идет по головам,
В почете не молитвы, а приказы,
Не избежать ни мора, ни заразы,
Когда гнильё на пользу потрохам,

А время зелье варит, раз за разом
Веля концам, началам и срокам
Кипеть в котле. Ликуй, король Маразм!

От нас в веках останется лишь фраза,
Которую я смерти не отдам:
«Я был рожден, и умер я не сразу…»

Зима расцветает ночной хризантемой,
И кошки орут – мимо ритма, не в тему,
И знать бы – откуда мы, кто же мы, где мы,
А лучше не знать.

А лучше идти по скрипящей пустыне,
Нанизывать рифмы, как небо, простые,
На жаркую нить, что и в стужу не стынет,
В предчувствии сна.

Помойка-монблан во дворе громоздится,
Костер двух бомжей, как слепая жар-птица,
Белеет в незрячести крыш черепица…
Не зреньем, душой

Я вижу их – крыш черепичные плеши,
Помойные баки, где бомж, точно леший,
Угукает радостно: "Камо грядеши?!
Эй, брат, хорошо!"

Эй, брат, закуси золоченою шпротой,
Эй, брат, мы с тобой – арестантская рота,
Узнать бы – каков ты, откуда ты, кто ты,
Да мимо бреду,

И некогда остановиться в смятенье,
И некогда вспомнить: где люди, где тени,
Где стены, где склоны, где дуба кряхтенье
Под снегом в бреду.

Мы, поэты, редко святы,
Часто биты мы, поэты –
Если возлюбил себя ты,
Ближний станет мстить за это.

Мы, поэты, эгоисты,
Не аскеты, а заветы –
Если упованья мглисты,
То медлительны рассветы.

Мы, поэты, злы и хмуры,
Неприветливы и грубы,
Если снайперы – амуры,
То стрела не в сердце – в губы.

И с последним поцелуем
Удалимся в небо с крыши…
Если будет алиллуйя,
То ее мы не услышим.

Урони слезинку злую,
Или выметнись вприсядку,
Все приятней алиллуйи –
Сдачи с прожитой десятки.

Ах, десятка, центр мишени,
Изодрать тебя, заразу!
Мы желаем подешевле,
Это значит – хлоп, и сразу.

Под мотив из «Травиатты»
Ляжем в облака, как в склепы…
Мы, поэты, редко святы,
Мы поэты, часто слепы.

Я становлюсь похожим на отца –
Походкой, жестом, образом, движеньем,
Не общим выражением лица,
Но лицевым необщим выраженьем,
Легчайшим ламца-дрица-оп-цаца,
Которым мы намек на сути женим,
Хлебнув винца.

Я становлюсь похожим на отца,
Не до мельчайших тонкостей похожим,
А отраженым в зеркале прохожим…
Лысей, цыпленок, на манер яйца!
Не сходство до победного конца –
Всего лишь силуэт, оттенок кожи,
Словцо в сердцах.

Я становлюсь похожим на отца
Неясно чем, неясно как, неясно,
Кому все это нужно.
Вол и ясли,
И небо наверху, и глас Творца:
"Рожден в тени тернового венца,
Иди, подобен, в жизни окаянство,
Раб, червь и царь!"

Я становлюсь похожим на отца,
Как на кумира – встрепанный пацан,
А если вам смешно, тогда иначе:
Как грек Гомер – на каждого слепца.

Хрустни попкорном –
Кровью накормим.
Если под корень,
Значит, в законе!

Вольному – волки,
Валенку – волны.
Во поле двое?
Значит, не воин.

Шуры-гламуры,
Новое племя,
Если лемур ты,
Значит, не лемминг!

Нищему – money,
Печени – финка!
…В новом кармане
Старая фига.

Не спрашивайте меня о большой любви,
Такой чистой, что с ладоней ее можно есть,
Не спрашивайте меня, где идут бои,
Бои идут здесь.

Не кричите – ответь, мол, как бога зовут,
А когда он не слышит, то как клянут,
Потому что, низвергнутый, на плаву
Мой бог еще держится, и он тут.

Он рядом, как вы, кто вопросом жжёт,
И ответа ждет, и молчит в слезах,
А я влюбляюсь в кротких соседских жён,
И крадусь к ним ночью,
И жёны – за.

Не спрашивайте меня о заботах дня,
И о злобе дня, что довлеет – вам
Не поверить мне, не услышать меня
И не внять беззвучным моим словам.

Замолчите, вслушайтесь в тишину,
Прикусите язык и закройте пасть,
Чтобы рухнуть в искренность, как в волну,
И пропасть.

Я спрошу вас сам, ничего не сказав,
Я отвечу, ничего не произнеся,
И тогда, как жёны, вы будете – за.
Это истина.
Вся.

Не уйдете без награды:
Всем сверчкам – по шестку.
У кладбищенской ограды
Ходит грач по песку,

Птица-щеголь в черном фраке,
Он здесь свой, я – чужой,
Третий-лишний в честной драке
С засапожным ножом,

С золотой монеткой жизни,
Непропитой дотла,
Между мной и мигом тризны –
Только грач да ветла,

Да ограда, да Шопена
Похоронка в руке,
Да клубящаяся пена
Облаков вдалеке,

Да привявшего нарцисса
Желтизна на плите,
Да заоблачных артистов
Хрипловатый квартет:

Скрипка, альт, виолончелька,
И в-четвертых – гроза,
Небеса жужжат, как пчельник,
Жмурят рысьи глаза,

Что хотят, не знают сами,
От меня-дурака,
Между мной и небесами –
Только эта строка.

Тают строки, будто сроки,
Длится рифм суета,
Добродетели, пороки,
Птичья тень от креста,

Две старушки – мимо, мимо,
Черный ангел анфас,
Монументов пантомима,
Песьей свадебки фарс,

Птица-память за спиною
Распласталась крылом…
Меж тобою, смерть, и мною
Встал горбатый залом,