Андрей Дементьев - Азарт (сборник стихов)

Я боюсь высоты.
Наяву.
И во сне.
И когда я лечу в бесконечную пропасть
Обрывается сон.
И приходит ко мне
Ожидание чуда
И смутная робость.

Начинается день.
Забывается сон.
Но лишь встречу тебя
Та же на сердце робость.
Улыбаешься ты.
Я как будто спасён,
Хоть опять я лечу
В бесконечную пропасть.

Я помню, до войны
У нас в деревне
Мы старших почитали…

А теперь
Усмешку может вызвать
Старец древний.
Старуху могут выставить за дверь.

Теперь всё по-другому
Кто моложе
Да посильнее
Тот авторитет.

Сын на отца
Уже прикрикнуть может,
Послать подальше,
Несмотря что сед.

И чья-то мать,
Когда-то просто мама,
Не знала, что дождётся
Черных дней
И кулачки,
Что к сердцу прижимала,
Вдруг силу будут
Пробовать на ней.

А мы росли
Совсем в иной морали:
Когда я в детстве
Что-то натворил,
Чужие люди уши мне надрали
И батька их за то благодарил.

Я иногда хочу быть одинок
Среди людей —
Как тайна между строк.

Не надо мне тогда застольных фраз,
Чужого понимания и вздоха.

Я одинок,
Как вечно одинока
Вселенная, глядящая на нас.

Я одинок.
Как одинок цветок.
Когда его срывают и уносят.

Я одинок,
Как одинока осень,
Когда последний падает листок.

Мне хорошо, когда я одинок,
Как будто в чём-то я себе помог.

Живу не так, как бы хотелось.
Заели суета и быт.
И осторожность, а не смелость
Порою мной руководит.

Живу не так, как мне мечталось,
Когда я пылок был и юн.
И только музыка осталась
От тех, не знавших фальши, струн.

Живу не так, как нас учили
Ушедшие учителя.
Когда судьбу земли вручили,
О чём не ведала земля…

Живу не так…
Но, слава богу,
Я различаю свет и мрак.
И не судите слишком строго
Вы все,
Живущие не так.

Трудно родится хлеб.
Трудно хлеб достаётся.
Тот, кто душою слеп,
Может быть, усмехнётся.

И похохмит над тем,
Как я, с достатком в доме,
Хлеб суеверно ем,
Крошки собрав в ладони.

Это живёт во мне
Память о той войне…

Горькие времена!
Худенький мальчик, где ж ты?
В сутки — лишь горсть зерна,
Триста граммов надежды.

Бабушка нам пекла
Хлеб из скупой мучицы.
Жизнь,
Что давно прошла,
В сердце моё стучится.

Хлеб нас от смерти спас.
Он и сейчас бессмертен…
Всё настоящее в нас
Этою мерой мерьте.

Везли по улицам Москвы
Прах Неизвестного Солдата.
Глазами скорби
И любви
Смотрели вслед мы виновато.

И в те минуты
Вся страна
Прильнула горестно к экранам.
И ворвалась в сердца война
И к молодым,
И к ветеранам.

Ко дням потерь и дням разлук
Нас память снова уносила.
И рядом с дедом плакал внук,
Ещё всего понять не в силах.

И твой отец надел медали
И боевые ордена.
А мысли все его витали
В тех днях,
Когда была война.

К нему пришли однополчане:
Улыбки, слёзы, седина.
И в доме тосты зазвучали
И воцарялась тишина.

А ты не пела, не смеялась.
И уходила в боль свою.
И в этот миг тебе казалось,
Что твой любимый пал в бою.

Он был, наверно, много старше,
Но уравняли вас года.
Солдаты вспоминали павших
И снова брали города.

И пели бывшие солдаты,
Но песня их была грустна,
Как будто были виноваты,
Что ты на празднике одна.

Вновь иней на деревьях стынет
По синеве, по тишине
Звонят колокола Хатыни…

И этот звон болит во мне.

Перед симфонией печали
Молчу и плачу в этот миг.

Как дети в пламени кричали!

И до сих пор не смолк их крик.

Над белой тишиной Хатыни
Колокола — как голоса
Тех,
Что ушли в огне и дыме
За небеса.

"Я — Анна, Анна, Анна!" — издалека…
"О где ты, мама, мама?" — издалека…
Старик с ребёнком через страх
Идёт навстречу.
Босой.
На бронзовых ногах.
Увековечен.
Один с ребёнком на руках.

Но жив старик.
Среди невзгод,
Как потерявшийся прохожий.
Который год, который год
Из дня того уйти не может.
Их согнали в сарай,

Обложили соломой и подожгли.
149 человек, из них 76 детей,
Легло в этой жуткой могиле.

Он слышит: по голосам —
Из автомата.
По детским крикам и слезам —
Из автомата.
По тишине и по огню —
Из автомата…

Старик всё плачет.
Не потому, что старый.
А потому, что никого не осталось.

Село оплакивать родное
Идёт в сожжённое село.
По вьюгам, ливням и по зною
Несёт он память тяжело.
Ему сюда всю жизнь ходить.
И до последних дней
149 душ хранить
В душе своей.

Теперь Хатынь — вся из гранита —
Печально трубы подняла…
Скрипят деревья, как калитка,—
Когда ещё здесь жизнь была.

Вновь иней на деревьях стынет.
По синеве, по тишине
Звонят колокола Хатыни.
И этот звон болит во мне…

— Ну, что ты плачешь, медсестра?
Уже пора забыть комбата.
— Не знаю…
Может и пора. —
И улыбнулась виновато.

Среди веселья и печали
И этих праздничных огней
Сидят в кафе однополчане
В гостях у памяти своей.

Их стол стоит чуть-чуть в сторонке.
И, от всего отрешены,
Они поют в углу негромко
То, что певали в дни войны.

Потом встают, подняв стаканы,
И молча пьют за тех солдат,
Что на Руси
И в разных странах
Под обелисками лежат.

А рядом праздник отмечали
Их дети —
Внуки иль сыны,
Среди веселья и печали
Совсем не знавшие войны.

И кто-то молвил глуховато,
Как будто был в чём виноват:
— Вон там в углу сидят солдаты —
Давайте выпьем за солдат…

Все с мест мгновенно повскакали,
К столу затихшему пошли —
И о гвардейские стаканы
Звенела юность от души.

А после в круг входили парами,
Но, возымев над всеми власть,
Гостей поразбросала «барыня».
И тут же пляска началась.