Александр Оленич-Гнененко - Избранное

Еж за ним не торопится что-то:
И бежать ему нету охоты,
И напала не в пору зевота.
Он с кургана окатился исправно
И заснул под курганом славно.

Не хвалился олень по пустому.
В туче пыли, с шумом и громом,
Он примчался к кургану второму:
«Буду ждать я условленной платы».
Вдруг он слышит: «Здорово, рогатый!

Ковыляешь ты, будто кляча!»
Видит: еж на кургане скачет.
От досады олень чуть не плачет:
«Не стерпеть мне позора такого!
Побежим мы с тобою снова!»

Еж с оленем не спорит: «Ладно!
Да не вышло б опять нескладно!»
И понесся олень обратно:
Поднимается птицей в воздух
И сбивает рогами звезды.

Прискакал он и еле дышит.
Вдруг он голос знакомый слышит:
«Мог бы бегать ты чуть потише!
Мог бы прыгать ты чуть пониже!
Я давно до кургана добрался,
Я тебя, рогатый, заждался!

Признавай же мою победу:
На тебе я теперь поеду, —
Погуляю по белу свету.
Подходи-ка, олень, с повинной!
Подставляй-ка, олень, мне спину!»

Лист с деревьев на землю валится,
Закружились, как листья, птицы:
Еж верхом на олене мчится,
Лесом рыщет, поет и свищет.
И свою он избушку ищет.

Горы спят над водой гремучей.
Лес синеет в горах, как туча.
Есть в лесу и березы, и елки,
Есть медведи, и рыси, и волки,
И куницы, и лисы, и ласки,
И лесные веселые сказки!

Рукавицею зима
Стукнула в окошко:
— У меня снегов сума,
Звезд полно лукошко.

Размечу в полях снега,
Напущу морозы.
Тонкий месяц за рога
Подвяжу к березе.

Ранний вечер.
Звонкий лед,
Звонкий, да не ломкий.
По степям зима бредет
И трясет котомкой.

По лесам и по садам
Распушила иней,
В небе вспыхнула звезда
Искоркою синей.

Следом дед идет Мороз, —
Елка под полою.
У Мороза красный нос,
Борода метлою.

— Здравствуй, дедушка Мороз
Борода из ваты!
Что ты, дедушка, принес
В Новый год ребятам?

— Я принес вам в Новый год
Разные игрушки:
Вездеход и самолет,
Куклы и хлопушки,

Чтоб по всей земле везде
Вы легко ходили
Чтоб летали вы к звезде
На орлиных крыльях!

Ой, гоп, таки так!
Кличет Гандзю казак:
«Иди, Гандзя, обниму я!
Иди, Гандзя, поцелую!
Идем, Гандзя, звать попа
Богу помолиться;
Нету жита ни снопа —
Вари вареницы!»
Как женился, бился, бился:
Ни гроша — хоть тресни!
Пусть растут в дерюге дети
Да остались песни:
«И по хате ты-нынны,
И по сенцам ты-ныны,
Пеки, Гандзя, блины!
Ты-ны-ны, ты-ныны!»

От села до села
Музыка да танцы,
Куру, яйца продала —
Башмачки достану!

От села до села
Танцевать не близко:
Ни коровы, ни вола —
Одна хата низка.

Я отдам, я продам
Хату за полтину.
Заработаю — куплю
Лавочку под тыном.

Торговать, шинковать
Чарочкой возьмусь я,
Танцевать да гулять
С хлопцем черноусым.

Ох вы, детки мои,
Мои голубята!
Не корите, посмотрите:
Мать сама не рада!

К пану в наймы пойду,
Деток в школу отдам,
А червоным черевичкам
Таки дам, таки дам!

Солнце заходит, горы чернеют,
Птицы смолкают, поле немеет,
Уснули люди… Но мне не спится:
На Украину сердце стремится,
В темный садочек по-над криницей.
Но мне не спится, думу гадаю,
И — словно сердце с ней отдыхает.
Чернеет поле и гай, и горы,
На синее небо всходят зори,
Ой зори! зори! и слезы хлынут.
Взошли ли вы, зори, на Украине?
Иль карие очи вас встречают
На синем небе? Иль забывают?
А коль устали, так пусть бы спали,
Про мою доленьку чтоб и не знали.

На барщине пшеницу жала,
Измаялась, не отдыхать
В снопы она поковыляла,
А грудь Ивану-сыну дать.

Дитя повитое кричало
Там в холодочке под снопом.
И мать дитя распеленала
И накормила; будто сном

Над сыном сидя задремала.
И снится ей, что сын Иван
Живет счастливо и богато
Уже засватанный, женатый
На вольной, чудится, ведь сам
Уже не барский, а на воле,
И на своем веселом поле
Вдвоем себе пшеницу жнут,
А деточки обед несут.
И усмехнулась вольной воле,
Проснулась — та же вкруг недоля,
Ивася на руки взяла,
Его тихонько повила
И, чтоб убрать чужое поле,
Еще копну дожать пошла.

И золотой, и дорогой
Мне, чтобы знали вы, не жаль
Погибшей доли молодой:
Но вот суровая печаль
Сжимает сердце — слезы брызжут,
А я еще ведь и не вижу
Босого мальчика в селе.
Как слабый птенчик на земле
Одно-однешенько под тыном
Сидит в дырявой дерюжине.
Мне чудится, что это я,
Что это молодость моя.
Мне чудится, что лучшей доли
Ему не видеть, светлой воли,
Не знать до гроба, что подряд
Бесцельно, страшно пролетят
Его прекраснейшие лета.
Не будет знать он, где же деться
На этом «щедром», «вольном» свете.
Пойдет он в наймиты и тут,
Чтоб он не плакал (лишний труд!),
Чтоб где-нибудь нашел приют,
Его в солдаты отдадут.

Я, — чтоб не сглазить ненароком, —
Здоров, но что-то видит око,
Чего-то сердце ждет. Болит,
Болит и плачет и не спит
(Ребенок матерью забытый!).
Каких времен лихих, скажи ты,
С волненьем ждешь? Добра не жди,
Не жди и не зови ты воли —
Она заснула; царь Никола
Ее прислал. Чтоб разбудить,
Нам всем народом, всей громадой
Обух придется закалить
И наточить топор, как надо, —
Тогда и начинать будить.
А то убогой спать свободе
До страшного суда господня.
Дворянство будет мягко стлать,
Палаты, храмы воздвигать
И пьяного царя России
С холопской лестью восхвалять
И славословить Византию.

Невесты, матери, отважные сердца, —
Наследницы борьбы великих коммунаров!
Мы поклялись за мир бороться до конца,
Чтоб не клубился вновь багровый дым пожаров!

Вот вам моя рука! Ведь цель у нас одна,
Хоть и пытаются возвесть меж нами стену
Пигмеи, чьи клейму подобны имена.
Кровавые шуты — де-голли и петэны.