Сергей Кутолин - Впечатления (Опыт рефлексии визионерства)

Нас гонят, гонят словно ланей,
в один большой глухой загон,
пока мы в беге не устанем
и в мир иной не перейдём.
Они охотники. В неволе лишь мы,
И в сердце только страх,
И в бесконечно-синем поле из тьмы,
одни мы. В завалах, на местах
стреляют в нас. Грохочут
звуки. Ты видишь груды мёртвых тел,
И мясники ножи наточат
и рассекут нас. Вот удел,
удел знакомый. Время наше.
Но наше время не для нас, —
Когда зовут туда, где краше,
Узнай, кто там тебя предаст.

Сегодня пели дифирамбы
на овосточенный мотив,
И без труда слагали ямбы,
Их нес восторженный порыв.
Они о женщине слагали
букет надушенных стихов,
И языком слова вязали
в снопы из радужных цветов.
Они кипели вдохновеньем,
Несли в искусство словно дань
пыльцу мужского самомненья.
Мираж рассейся. И восстань
восточной женщины работа,
где муж глава и господин.
И хвалят там мужья охотно
тех жен — от печки балерин.

Так уж привыкли… Пишем о войне,
О судьбах в ней людей,
Как будто в нас обязанность вдвойне,
И долг несбывшихся идей.
И вот несём угар,
И души обольщаем,
И нищенствуем в поисках добра,
Над мелодрамой чувственно рыдаем,
Но всё холодная, холодная игра.
Сосём из пальца дурь, наивно зубоскаля,
холопствуем, читатель, пред тобой,
Но умерли взлелеянные дали,
И кормим дух прокисшей бузиной.
А ты, читатель, глуп. Разменная монета
всё прошлое уже теперь давно,
Героями лишь пыль дорожная согрета,
В рассказах же герои — гуано.

Вот тишина… Душа в покое.
Но снова это только сон,
И жёлтый ветер ставни моет,
И дух во мне освобождён.
Я вижу новые просторы,
весны сосулечный надрыв
и синих капель разговоры,
и свежий мартовский порыв.
Весна клубится тёплым паром
на подоконнике моём,
И запахом знакомо-старым
горит в нас март свои огнём.
Один намёк. И снова стужа,
Слепит и хлещет мокрый снег,
Душе тепла немного нужно,
Но жизнь не замедляет бег.

В полусумраке двигалось серое
обесформленное оно,
Млело в нас неизмеренной мерою
и с собою, с собой влекло.
Расплескалось подобно пламени
языками ночного костра,
То неслось журавлиными стаями,
то сжималось в объятиях зла,
Словно мы все давно позабытые
распластались в осенней листве,
И по нам ходят с мордами сытыми,
и нас топчут в пожухлой траве.
Но услышишь в себе потаённое,
Но услышишь счастливый призыв,
Время сбросит оковы казённые
И рассеет духовный надрыв.

Синий шёлковый шорох
зашептал по заснеженной ниве
и погнал потревоженный ворох
звёзд колючих по вспаханной гриве.
Громко вспыхнули тени сугробов,
Заскрипели шальные шаги,
потревожив застывшую робость
на ветвях задремавшей парги.
Здесь мороз умудрился картины
в звонком воздухе так рисовать,
что в пространствах узорчатых линий,
что-то тёплое стало рыдать.
Так и мы прозреваем мгновенье
не всегда, но в объятьях зимы,
в голубом бесконечном движенье
души старые новым полны.

Отбирая крупицы у истин,
Мы, карабкаясь, выше бредём,
Мы в осенние старые листья
только внешне, сгибаясь, падём.
Мы уйдём не сдаваясь. И мимо,
мимо нас будут снова идти,
но мы будем, мы будем незримо
вместе с ними, цепляясь, ползти
к той таинственной истин вершине,
где цветёт, где цветёт эдельвейс,
где холодное солнце застынет,
там, где вечное голубей. С
бесконечностью сбудется встреча,
И приветливо станет весна,
И понятная в просторечии
подойдёт к нам и встретит Сама.

Само искусство — способ жить,
дышать, надеяться и верить,
и к неизведанному плыть,
и смысл таинственного мерить.
И вздох весны, дрожание тумана
и неотчетливы, и явственны в груди,
Но молот Рока — времени Титана
ступает в жизнь. Ты только не проспи.
Как быстро блекнут звёзды и пространства,
Как быстро наступает чувственный закат,
И мы уже ласкаемы в мещанстве,
И нас уже, целуя, не бранят.
Мы каменеем в статуях и бронзе,
Мы сатанеем в почестях страстей,
И от искусства жаждущие бонзы
нас развращают мягкостью своей.

И мир, и бог их разделил
и жён, и скот, и сыновей,
И этот мир, хоть мир не мил,
но мир он милостью твоей.
На нём клялись и ели хлеб,
и здесь на идолах сидели,
И бог Авраама вдруг ослеп,
в Свободе все окоченели.
Он разделил собою век,
И хитрость истиною стала,
Обман возвысил человек,
И слепота в душе восстала.
А дальше путь от камня вдаль,
а дальше путь, — он не изведан,
Не рождена была мораль,
А новый путь ещё неведом.

Хотя и умерли,
но в нас
глубокой сутью
живут они;
шумящей кровью
в наших жилах
из глубины веков
встают и дарят день
и чувствуют,
и зреют в нашем созерцанье.
И только в одиночестве,
когда дрожит луна,
когда в себе себя мы постигаем,
мы воскресенье их
как чудо осязаем.
Что наше время и зачем оно? —
Бессмыслица без таинства
искусства жить.
Но предков череда не умирает в нас,
самозабвенно душу обновляя,
а движется к Творцу
в весеннем лёгком вихре,
и сны, и умысел,
и время сторожит.

Какой-то крик,
безумный сердца крик,
но звуков нет
в полуоткрытых масках.
Итак страдают много лет
Столбы, колонны,
крашеные краской.
Сегодня цвет
уныло серый — серый,
холодная, родная
сторона. Туман
как саван белый-белый
в цветах из синьки
скошенного льна.
Предметные,
худые очертанья,
тоскливо голосящий
звук,
Ты ждёшь и чувствуешь,
И снова расставанья,
и снова холод прокаженных мук.
Глухая полоса
по жизни рассыпает
не только тени,
но и дар небес,
сегодня сердце
в ней опять страдает,
но вижу синий
вдохновенный лес.