Александр Гельман - Последнее будущее

То забываю, то вспоминаю,
что скоро умру.
Забываю легко, незаметно,
день-другой живу, как бессмертный,
смерть, однако, дремлет недолго,
просыпается резко,
и меня, старикашку,
властно ставит на место.
Я подчиняюсь -
пишу завещание,
что делать с вещами,
усердно читаю Тору,
грехи заношу на листочек
для предъявления Богу,
когда посещу синагогу.
Но вдруг в голове смещается нечто
и снова-опять начинается вечность.
Вот так и живу,
то забывая, то вспоминая,
что скоро умру.

Я лишь крыло
отпиленное от туловища птицы
без названия.
А люди думают,
и сам я полагал,
что я есть что-то целое
и цельное,
с началом, серединой и концом
Увы... только крыло,
отторгнутое от безымянной птицы...

Как диктатор боится
восстания народа,
так я боюсь
восстания воспоминаний -
сомнут меня, истерзают,
останется от меня пшик.

Видит нас Бог или не видит,
мы не знаем.
Как посчитаем,
так и будет считаться,
все равно не дознаться нам,
не разобраться,
как на самом деле:
видит нас Бог
или не видит.

Скользко,
Боже, как скользко,
передвигаться опасно,
лучше застыть на месте,
превратиться в дерево,
в камень.

Скользко,
Боже, как скользко,
боюсь не донести
остаточек моих дней
до твоего порога

Скользко,
Боже, как скользко.

Ах, какие пышные похороны
устрою я моей смерти,
в шикарный гроб положу ее,
Пинхас Гольдшмидт, главный раввин Москвы,
прочитает молитву,
проникновенные речи о моей близости с покойной
произнесут, один за другим, мужи именитые,
будет много венков, в том числе
«Моей смерти от меня».
Поминки продлятся всю ночь,
а утром
на моей любимой старой кушетке
в квартире на Малой Бронной
я тихо проснусь,
к зеркалу подойду
взглянуть, как выглядит человек,
похоронивший смерть.

Вчера не умер – сегодня праздник,
сегодня не отдам концы – завтра с утра гуляем,
а там суббота – еврею смерти нет,
на воскресенье в лес поеду -
как Нахман из Браслава,
вместе с деревьями буду молиться Богу,
буду просить еще недельки две.

Хочу посмеяться, смеяться хочу,
куда подевался мой смех?
Губы не складываются в улыбку,
глаза – холодные пуговицы,
куда подевался мой смех?
Не могу исторгнуть его ниоткуда,
не могу нащупать его нигде.

Пей, не пей -
Все равно еврей.

Когда я умру, сказал рабби Нахман,
в ту ночь
исцеляющий дождь пронесется над Уманью,
вы должны выйти на улицу,
постоять под дождем,
промокнуть до ниточки -
это благословение Всевышнего
тем, кто поверил, что моими устами
не я, а Он обращался к вам.
Беременные еврейки, высунувшие свои животы
под небесные воды в ту ночь,
принесут Израилю великих цадиков
нового поколения.

Надорвались вечные вопросы,
от бесчисленных повторов
из поколения в поколение
сникли, выдохлись.
Затасканные, затоптанные,
не услышанные, не отвеченные,
валяются на чердаках, на книжных развалах,
в архивах спецслужб.
Умирают вечные вопросы,
осталось несколько, последних,
но и они уже дышат на ладан.

Это не звезды сверкают на небе -
это мигают золотые осколки
от начертаний святого завета -
когда Моисей, голову запрокинув,
Божьи слова зачитывал евреям
с распростертой небесной страницы.
От миллионов греховных взоров
горние наказы скорежились, стерлись,
только точечки светящиеся остались -
мигают, сигналят, не теряют надежды
пробудить огонь первозданной веры.

От макушки до пяточек
люблю тебя, моя старушенька,
всеми своими годами обнимаю тебя,
даже теми, когда я тебя не знал.
Теперь, когда я получил от Бога
полное право распоряжаться мешком любви
всей моей жизни,
я перед тобой его высыпаю,
пританцовывая, как заправский хасид.

Ой Татьяна, ой жена моя,
лучше тебя нет,
хуже тебя нет,
с тобой в аду будет иногда рай,
без тебя в раю будет сплошной ад.

Годы, будто ветры,
выдули из нас раздоры, измены,
ничего не осталось -
только ты да я,
и чудо нежданное -
любовь.

Я тебя люблю не громко, не безумно,
с остановками, с перерывами,
как песню, которую,
когда я пьян – запеваю,
когда я трезв – забываю.

Ой Татьяна, ой жена моя,
лучше тебя нет,
хуже тебя нет,
с тобой в аду будет иногда рай,
без тебя в раю будет сплошной ад.

Чудо случилось – два слова сошлись,
которые никогда не встречались:
обнимаются, сияют счастливые,
кричат: «Мы самим Всевышним
были созданы друг для друга!»
Ах, какая была свадьба!
Весь русский язык примчался,
вся русская речь кричала:
«Горько! Горько!»,
грамматика визжала от восторга.
А меня эти два недоумка -
ведь это я догадался,
что они подходят друг другу -
даже на свадьбу не пригласили,
всю ночь просидел в шалмане,
матерился, гордился, плакал,
слезы в водку ронял.

Ты можешь из меня сделать поэта, Господи,
только ты и можешь,
поэтому тебя и прошу -
окажи милость.
Складывать стихи на старости лет
для моей бедной, растерянной души
большая отрада:
по строчкам стихотворений,
как по тихой безлюдной лестнице,
душа поднимется, я спущусь
куда положено.

Слова, как люди, любят свободу
совокуплений,
чтобы достичь, меняя партнеров,
новых значений.

Если слова не хотят,
стихи не напишутся.

Чем точнее, чем тоньше
особенности свои обрисуешь,
тем чаще «это про меня, это про меня»
от других услышишь,
то, что нас отличает друг от друга,
на поверхности,
в глубине глубин мы одинаковые.

Вопросов больше, слава Богу, чем ответов,
когда ответов станет больше, чем вопросов,
не дай Бог, не дай Бог,
в гладкие камушки на берегу океана
превратятся люди.

Эти заскоки, заезды общего в единичное,
в мелькнувшее и пропавшее,
блестяще с этим справлялся
Райнер Мария Рильке.
'Взаимозависимости, взаимообмены
со всеми, с некоторыми,
с напрочь забытым,
всплывающим в памяти в эту минуту,
и все это на ходу, в движении, одновременно,
и только из-за необходимости
обозначать словами -
в растяжку, помедлив.