Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения
- Название:Том 12. Стихотворения
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения краткое содержание
Виктор Гюго
Victor Marie Hugo. Поэт, писатель, драматург, общественный деятель, признанный лидер французского романтизма, классик мировой литературы. Родился в Безансоне, получил классическое образование, в 1822 году опубликовал первый сборник стихов
В том вошли сборник политической лирики "Возмездие" (1853) и стихотворения 1856-1865 гг.
Том 12. Стихотворения - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Нет, сотни простаков стоят в молчанье строгом.
«Потише! — говорят. — Свершилось, стал он богом!
Голосовали мы. То был народа глас».
Да, понял я — позор сошел тогда на нас.
Но кто ж голосовал? Кто возле урны, ловкий,
Все видел, словно днем, в ночной баллотировке?
Как те бесстыдные произошли дела?
И где же был закон, свобода где была?
Каков подлог!
Толпа скотиною бездушной
Бредет, пономарю и стражнику послушна.
Народ, ты видишь ли, как жадно, чтоб пожрать
Твой дом, твой сад, леса, поля, за пядью пядь,
Люцерну для скота и яблоки для сидра, —
Все шире с каждым днем пасть разевает гидра?
О люди, век дрожа над сеном и зерном,
Вы сами сделали их вашим божеством!
За деньги куплены и ваша честь и вера,
И вас на выборы с усмешкой тащат мэры.
В руках у старосты церковные дела;
Пройдоха поп вопит: «Диаволу хвала!»
Глупец готов вспылить, как вспыхивает спичка;
Обвешивать вошло у торгашей в привычку…
А государственных собрание мужей!
Не видят, филины, что делает злодей!
Трибуна и печать для них — простые фразы.
Фат светлого ума боится, как заразы,
Хоть заразиться он не может нипочем.
Обедню, оргии и бога — все гуртом
Валят в один котел поклонники Вольтера
И то берутся вдруг за охраненье веры,
То милую свою за талию берут.
Добряк склоняется восторженно под кнут.
У виселиц стоят свидетели немые.
Маклак прижмет одних, его ж прижмут другие.
Солдаты старые, разившие как львы,
Превращены теперь в дворняжек. О, все вы,
В душе подобные панурговым баранам,
Вы восторгаетесь Картушем-шарлатаном!
Сутяги грязные, мещане, по домам
Засевшие своим, ужели мнится вам,
Что вы и есть народ и получили право
Нам господина дать? О, жалкая орава!
Но нет, до этих прав святых не досягнет
Ни Франция сама, ни Франции народ.
Узнайте ж: истина не разлетится пылью!
Свобода — не тряпье, источенное гнилью,
Не у старьевщика висящий старый хлам,
И если в западню народ попался сам,
То право высшее, стремясь к священной цели,
В сердцах избранников живет как в цитадели.
Кто сможет деспоту ответить напрямик,
Тот будет навсегда прославлен и велик.
Вы счастья ищете, о жалкие пигмеи,
В болоте мерзостном, в грязи, благоговея
Пред этой падалью, одетою в багрец!
Но верным истине останется борец.
В падении других я не приму участья.
Я честен. У меня не вырвет самовластье
Свободы, и любви, и голубых высот.
«Пускай ослепнет мир — зари он не убьет.
Кругом рабы, но я свободен между ними», —
Так говорил Катон. В Париже, как и в Риме,
Нет поражения, раз кто-то на ногах.
Кровь наших прадедов, кипящая в сынах,
Великой Франции история и право,
Вся нация моя со всей своею славой
В том воплотится вновь, кто не сдался врагам.
Так столп единственный поддерживает храм.
Так родина моя жива в бойце едином,
Так смерч, сразивший всех, замрет пред гражданином!
Джерси, ноябрь 1852
V
ССОРЫ В СЕРАЛЕ
О небо! Он блистал когда-то, луч свободы;
Летел великих войн, все потряся народы,
Неслыханный циклон;
На картах засверкал Маренго знак кровавый,
И Тацит бы ослеп, глядя на пламень славы
Твоей, Наполеон!
Да, были эти дни — фримеры, прериали, —
Когда все чудища, все гидры погибали
Под метким топором;
Когда стал пеплом трон, Бастилия — руиной,
Когда над каждою великою вершиной
Великий грянул гром.
Да, видели отцы, как в океан столетий,
В морях Республики, год Девяносто Третий
Левиафаном плыл;
Да, исполины шли — бесстрашны, гневны, грубы —
И богу самому, рыча, казали зубы,
Едва он их корил.
Да, Мирабо, Дантон, Сен-Жюст — сыны вселенной!
Теперь же выкидыш плюгавый и презренный
Над нами вознесен;
Теперь же Франция на представленье это
Глядит, где в капельке воды со спирохетой
Воюет вибрион!
Позор! Теперь одно волнует всех в Париже:
Морни или Мопа стоит к престолу ближе?
Кто победит кого?
Порядок оба ведь спасали. Кто ж сильнее?
Кто покорит дворец? За этого — лакеи,
А девки — за того.
Брюссель, январь 1852
VI
ВОСТОЧНОЕ
Когда в тюрьму к Абд-эль-Кадеру
Шут узкоглазый был введен
(Кого Тролон, забывший меру,
Именовал «Наполеон»);
Когда со свитою лакейской,
В окошке застя неба синь,
Зверь из берлоги Елисейской
Предстал пред хищником пустынь, —
Тот, в рощах пальмовых рожденный,
Султан, товарищ рыжих львов,
Свирепый, кроткий, углубленный,
Хаджи, хранитель мудрых слов;
Тот, роковой, в бурнусе белом,
Герой, что все сметал с пути,
Пьянея боем озверелым,
Чтоб ночь в молитвах провести;
Кто, на шатре раздвинув ткани
И веря в близость горних сил,
Свои, в крови засохшей, длани
Спокойно к звездам возносил;
Кто, кровью меч насытив грозный,
Мечты неясной слышал зов,
Любуясь красотою звездной
С горы отрубленных голов, —
Завидя лоб с клеймом «изменник»
И лживый взор меж тяжких век,
Тот, верный воин и священник,
Спросил: «Кто этот человек?»
Он удивлен при виде маски
В усах, — но кто-то говорит:
«Гляди: с ним ликторские связки;
Знай: это цезарь и бандит.
Ты слышишь этот плач и стоны,
Что не смолкают, что растут?
Знай: то клянут убийцу жены,
То матери его клянут.
Он овдовил, осиротил их;
Он взял всю Францию в ножи;
Теперь он трупы жрет в могилах».
И поклонился тут хаджи.
Но с тайным он глядел презреньем
На мастера кровавых игр.
Наморщив ноздри, с отвращеньем
Обнюхивал гиену тигр.
Джерси, ноябрь 1852
VII
ДОБРЫЙ БУРЖУА У СЕБЯ ДОМА
Как я счастлив, что родился в Китае! У меня есть дом, где я могу укрыться; у меня найдется, что есть и что пить; я пользуюсь всеми благами существования — у меня есть платья, головные уборы и множество украшений. Поистине, величайшее счастье выпало мне на долю.
(Цзень Чи-хи, китайский философ.)Встречал я буржуа, жрецов торговли бойкой,
Не столько стоиков, сколь выдержанных стойко,
Купоны режущих рантьеров-молодчин,
Что действуют багром у биржевых пучин.
Честнейшие дельцы! Есть и у них охрана,
Как древле медный бык античного тирана,
Божок барышников, свой золотой телец.
Вот за кого всегда голосовал делец!
Но о любой строке, что вольностью согрета,
Дымя у камелька душистой сигаретой,
Так избиратель наш исподтишка поет:
«Вот книга вредная! Кто право ей дает
Быть храброй, искренней, пока я сам так трушу?
Кто Бонапарта бьет — и мне терзает душу.
Конечно, Бонапарт — ничто! Но почему
Об этом вспоминать, — простите, не пойму.
Да, он — проныра, лжец, клятвопреступник скверный,
Пират, политикан, воришка. Это верно.
Он выслал Суд и Честь, он все права попрал,
Орлеанистов он до нитки обобрал.
Нет худшей сволочи! Но он проголосован!
Я сам голосовал — и потому ни слова!
Сатира на него — и на меня хула!
Зачем же вспоминать, что храбрость умерла?
Ведь это же намек нам, гражданам нейтральным,
Что все мы струсили перед плутом нахальным!
Да, мы в наручниках, — согласен. Но, — увы! —
На бирже паника. Или хотите вы
Другой республики, не розовой, а красной?
Нет, лучше зло пресечь, — все сразу станет ясно.
Пусть в императоры возводится подлец!
Он лучше, чем террор, он лучше, наконец,
Как говорит Ромье, чем торжество народа!
Ведь он прибежище в делах такого рода.
Ругать правительство — не значит ли, дразня,
Грубейшим образом коснуться и меня?
Слегка критиковать правительство — уместно.
Но если говорят, что избиратель честный,
Что мирный буржуа сказал из страха «да»,
Что все сплошной расчет, — нет, это клевета!
Я это, черт возьми, изменой называю!
Нет, кровь еще во мне взыграет боевая,
Пускай сторонится меня любой смельчак!
Он оскорбил меня и честный мой очаг!»
Интервал:
Закладка: