Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

Я сын Республики и сам себе управа.
Поймите: этого не голосуют права.
Вам надо назубок запомнить, господа:
Не выйдет с Францией ваш фокус никогда.
Еще запомните, что все мы, парижане,
Деремся и блажим Афинам в подражанье;
Что рабских примесей и капли нет в крови
У галлов! Помните, что, как нас ни зови,
Мы дети гренадер и гордых франков внуки.
Мы здесь хозяева! Вот суть моей науки!
Свобода никогда нам не болтала зря.
И эти кулаки, свой правый суд творя,
Сшибали королей, сшибут прислугу быстро.
Наделайте себе префектов и министров,
Послов и прочее! Целуйтесь меж собой!
Толстейте, подлецы! Пускай живет любой
В наследственном дворце среди пиров и шуток.
Старайтесь тешить нрав и ублажать желудок.
Налейтесь до краев тщеславьем, серебром, —
Пожалуйста! Мы вас за горло не берем.
Грехи отпущены. Народ презренье копит.
Он спину повернул и срока не торопит.
Но нашей вольности не трогать, господа!
Она живет в сердцах. Она во всем тверда,
И знает все дела, ошибки и сужденья,
И ждет вас! Эта речь звучит ей в подтвержденье.
Попробуй кто-нибудь, посмей коснуться лишь, —
Увидишь сам, куда и как ты полетишь!
Пускай и короли, воришек атаманы,
Набьют широкие атласные карманы
Бюджетом всей страны и хлебом нищих, — но
Права народные украсть им не дано.
Республику в карман не запихнете, к счастью!
Два стана: весь народ — и клика вашей масти.
Голосовали мы, — проголосуем впредь.
Прав человеческих и богу не стереть.
Мы — суверен страны. Нам все-таки угодно
Царить как хочется, и выбирать свободно,
И списки составлять из нужных нам людей.
Мы просим в урны к нам не запускать когтей!
Не сметь мошенничать, пока здесь голосуют!
А кто не слушает, такой гавот станцуют,
Так весело для них взмахнут у нас смычки,
Что десять лет спустя быть им белей муки!

Увы, она придет, последняя война!

Неужто смерть и скорбь без края и без дна
С прогрессом мировым в союзе неизменно?
Какой же странный труд творится во вселенной!
Каким таинственным законом человек
К расцвету через ад ведом из века в век?
Неужто там, вверху, божественная сила
Во всемогуществе своем определила
Для крайней цели той, где уловить намек
Мерцанья вечного наш жалкий глаз не смог,
Что должен каждый шаг указывать, какая
Волочится нога, в пути изнемогая,
Какая точит кровь; что муки — дань судьбе
За счастье некое, добытое в борьбе;
Что должен Рим сперва являть одну трущобу;
Что роды всякие должны терзать утробу;
Что так же мысль, как плоть, кровоточить должна
И, при рождении железом крещена,
Должна, с надеждой скорбь сливая воедино,
Хранить священный шрам на месте пуповины,
Клеймо страдания и бытия печать;
Что должен в темноте могильной прозябать
Зародыш нового, чтоб стать ростком в апреле;
Что нужно, чтоб хлеба взошли и в срок созрели,
Поимы ранами борозд; что рьяней стон,
Когда он кляп из рта выталкивает вон;
Что должен человек достичь пределов рая,
Чьи дивные врата уже встают, сияя
Глазам его — сквозь мрак вопросов роковых,
Но что затворены две створки, если их —
Взамен бессильного Христа, святых, пророка —
Там дьявол с Каином не распахнут широко?

Какие крайности ужасные! Закон,
Мечтам и помыслам горящий испокон
Лучами счастия, любви, добросердечья,
И — голос, где укор и горесть человечья.
Мечтатели, борцы, чьей правдой мир дышал,
Какой ценою вам достался идеал?
Ценою крови, мук, ценою скорби многой.
Увы, прогресса путь — сплошных могил дорога!

Судите. Человек придавлен кабалой
Первоначальных сил, создавших мир земной,
И, чтоб исход найти, он должен, раб суровый,
Сломить материю и взять ее в оковы.
Вот он, с природою схватясь, напружил грудь.
Увы, упрямую не так легко согнуть.
За неизвестностью засело зло ночное;
Мерещится весь мир огромной западнею;
Пред тем, как присмиреть, вонзает людям в бок
Свой страшный коготь сфинкс, коварен и жесток;
Порой лукавит он, к себе маня на лоно,
И откликается мечтатель и ученый
На тот насмешливый и пагубный призыв,
И победителям, в объятья их схватив,
Ломает кости он. Двуличная стихия
К себе влечет сердца и помыслы людские;
Земными недрами навеки соблазнен
Великий Эмпедокл; простором вод — Язон,
И Гама, и Колумб, и паладин надменный
Азорских островов, и Поло незабвенный;
Стихией огненной — Фультон, и, напослед,
Воздушной — Монгольфье; вступив на путь побед,
Упорней человек, смелей, неутомимей.
Но гляньте, сколько жертв принесено во имя
Прогресса! До того чудовищен итог,
Что смерть изумлена и озадачен рок!
О, сколько сгинуло таинственно и глухо,
До цели не дойдя! Открытье — это шлюха,
Что душит в некий час любовников своих.
Закон! Могилы все — приманка для живых;
В сердцах великих страсть фанатиков таится,
А бездны блеск влечет переступить границы.

Те стали жертвами, другие — стать должны.

Растут и множатся, как травы в дни весны,
Уродства дикие. Зловещий рок — на страже!
Развитью служит все — позор с бесстыдством даже.
Разврат вселенную заполонил собой;
Злодейство черное становится судьбой;
Набухли ядами зародыши растленья.
Что любишь, рождено предметом сожаленья.
Лишь мука явственна — везде ее устав.
Вступают в лучшее, крик ужаса издав;
И служат худшему со скукой и тоскою
Витая лестница, творение людское,
Ныряет в ночь — и вновь ведет к лучам дневным.
Перемежается хорошее с дурным.
Убийство — благо: смерть спасением избрали,
Скользит безвыходно по роковой спирали
Закон моральных сил, исчезнуть обречен.
В эпоху давнюю был Тир и был Сион,
Где преступлению возмездье отвечало, —
Резня, откуда брал расцвет свое начало.
Плитняк истории, где грудой нечистот —
Разврат, предательство, насилие и гнет,
Где, грязь разворошив, всех цезарей колеса
Промчались чередой, стремительно и косо,
Где Борджа оставлял следы своих шагов…
Он был бы мерзостной клоакою веков,
Конюшней Авгия, зловонным стоком рока,
Когда б его струей кровавого потока
Не промывал господь. Ведь на крови взошли
Рим и Венеция! И голос издали:
Крыло и червь — в родстве. Век, распустивший крылья, —
Дитя столетия, что ползало в бессилье,
Мир к обновлению чрез ужасы идет.
Он — поле мрачное, где пахарем — Нимрод.
Цветенье зиждется на гнили, и природа
В ней силы черпает, рождая год от года.
Приходят к истине, неправду осознав.
Род человеческий, чей след всегда кровав,
Идет к развитию средь буйства бури грозной
С проклятьем бешеным и с жалобою слезной.
Высок и светел труд, работник — мрачен, дик.