Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

Чуть колесница в путь, он поднимает крик.

Невольничество — шаг один от людоедства;
И гильотина, вся багровая, — наследство
Секиры и костра, стальных крюков и пик;
Война — настолько же пастух, как и мясник;
Кир восклицает: «В бой!» Вожди, что прорубали
Путь человечеству в пылающие дали,
Хранят печать зари на лбах; с дороги прочь
Они сметают мрак, туман, ошибки, ночь.
Завоеватели — всегда миссионеры
Луча, кем сдержан гром. Рамзес лил кровь без меры
И — оживлял, губя; свирепый Чингисхан,
Народов грозный бич, завоеватель стран,
Был смертоносною и плодородной лавой;
Засеял Александр; удобрил гунн кровавый.
Наш мир, взращаемый ценой скорбей и бед, —
Мир, где сиянье льет заплаканный рассвет,
Где разрушение предшествует рожденью,
Где расхождение способствует сближенью,
Где, мнится, бог исчез в хаосе буревом,
Он — плод усилий зла, венчавшихся добром.
Но что за мрак, и дым, и пенистые клубы!
Что за миражи в них, чудовищны и грубы!
Тот злобный тигр ужель свободу людям нес?
Злодей ли этот вождь, иль он — герой всерьез?
Загадка! Кто решит? В непостижимой смене
Зверств, добродетелей, торжеств и преступлений,
Где все обманчиво и смутно, как в бреду,
Средь стольких ужасов как высмотреть звезду?
Не потому ль тщетой казалось все когда-то
Умам, подавленным бедою и утратой?
Крушенья бурных дел, их гибель без следа,
Побоища, коварств безмерных череда,
И Тир, и Карфаген, и Рим, и Византия,
И в бездны катастроф падения людские —
Несли расцвет земле, очищенной грозой,
И, следом приходя, как град за бурей злой,
За холодом — тепло, являли, круг свой ширя,
Одну лишь истину: ничто не прочно в мире.
Пред этой истиной народы искони
Склоняли голову; от них в былые дни
Ускальзывала цель той распри бесконечной.
Флакк восклицал: «Увы, все в мире скоротечно!
Давайте же, пока в нас пламень не иссяк,
Жить и любить, глядеть, как тает горный мрак;
О, смейтесь, пойте в лад, кистями винограда
Украсьте головы — и большего не надо!
Пусть перевозчик душ, безрадостный Харон,
Поведает о том, какой конец сужден
Героям и царям — их славе окрыленной!»

Прошли века, и вот — прозрели миллионы.
До понимания пытливый ум дорос,
И пятна светлые пробились сквозь хаос.

Как это так! Война — удар, попеременно
Обвалами боев гремящий по вселенной,
Где, вздыблен яростью, идет на брата брат…
Как! Дикие толчки, которые бодрят
Народ проснувшийся, родящееся право,
Свирепый лязг мечей среди борьбы кровавой,
Над сечей клубы искр, туман пороховой,
С героем врукопашь схватившийся герой…
В сумятице резни неистовость людская…
Как! Буря всадников летящих, превращая
Полки блестящие в трусливые стада…
Как! Пушечный огонь, сносящий города,
Взлет копий, взмахи шпаг, отпор и нападенье,
Кирас эпических железное гуденье,
Победы, жрущие людей, весь этот ад…
Как! Звон клинка о шлем и залпов перекат,
Вопль умирающих за дымною завесой,
Все это — в кузнице стук молотов прогресса?
Увы!
И вместе с тем божественная высь,
Великой совести обитель, где сошлись
Мир и терпение в прозрачности без края,
Заране зная цель и средства выбирая,
Как часто из добра выводит зло! — Таков
Порядок роковой: невозмутим, суров,
Он утверждается чрез самоотрицанье.
Ведь это Коммода, вселенной в наказанье,
Аврелий произвел; ведь это гнусный змей
Лойола, исподволь заворожив людей,
С согласия небес, из подвига Христова,
Непогрешимости и твердости святого,
Заветов кротости, чей свет не угасить, —
Скорбящего утешь, голодного насыть,
Другому не желай того, что не желалось
Тебе, — морали той, где все — любовь и жалость,
Из догм, воспринятых у неба и светил, —
Свою кошмарную ловушку сотворил!
Паук, которому на ткань свою предвечный
Принес сынов зари и блеск созвездий млечный!

Кто, даже устремлен к высокому всегда,
Воскликнуть сможет: «Я — нетленная звезда,
Я не грешил вовек ни явно, ни заглазно,
Стучатся попусту в окно мое соблазны!»
О, есть ли праведник, что чистотой дерзнет
Похвастать пред лицом лазоревых высот?
Кто б ни был человек — но верен он природе,
В нем страсти темные теснятся, колобродя, —
Их будит женщина, свой пояс разреша.
Порой великий ум, высокая душа
Обуреваемы влеченьями плотскими,
И похотливо дух глядит, забыв о схиме,
На непристойное окно и ввечеру
Идет, горя стыдом, в слепую конуру.
«Да, эта дверь гнусна, но я вхожу однако», —
Вслух говорит Катон, Жан-Жак — чуть слышно. Флакка
Прельщает Хлоя; льнет к Аспазии Сократ.
Марону «эвоэ!» сириянки кричат.
О смертный! Раб страстей! На муки без предела
Осуждены твои живые кровь и тело;
Ведь ни один мудрец, носитель дивных сил,
Не мог сказать, что род людской он исцелил.

Зло и добро — таков в столетьях сплав печальный.
Добро — и пелены и саван погребальный.
Зло — это гроб глухой и зыбка заодно.
Всегда одно из них другим порождено.
Философы, полны надежд и опасений,
Запутываются в их непрерывной смене
И об одном всегда по-разному гласят.
Твердили мудрецы былые, что назад
Стремится человек; что он идет из света
Во мрак безвыходный, от пышного расцвета
К уничтожению. «Добро и зло», — они
Твердили. «Зло, добро», — твердим мы в наши дни.

Зло и добро — то шифр, где точный смысл нам виден?
То догма? То покров последний ли Изидин?
Зло и добро — ужель в них весь закон? Закон!
Кто знает? Разве кто проникнул, отрешен
От самого себя, в ту бездну и под грудой
Дел и эпох открыл взыскуемое чудо?
К началу всех начал сумели ль мы прийти?
Видал ли кто конец подземного пути?
Видал ли кто в глаза фундамент или своды?
Сумели ль мы познать все таинства природы?
О, что такое свет? Магнитная игла?
В чем суть движения? И почему тепла
Не шлет нам лунный круг? Скажи, о ночь глухая,
Душа ль в тебе звездой горит, не потухая?
Не пестика ль душа нам запахом кадит?
Страдает ли цветок? И мыслит ли гранит?
Что есть морская зыбь? Откуда огнецветный
Столб дыма из котлов Везувия и Этны?
О Чимборасо, где могучий блок с бадьей
Над кратером твоим — плавильнею былой?
В чем сущность бытия, живущие на свете?
Что есть рожденье, смерть? Их смена средь столетий?
Вы к фактам тянетесь — но в них ли весь закон?
Отлично, поглядим. Ты бездной увлечен?
Ты рвешься к тайнам недр? Но ты постичь ли в силах
Горячих соков труд в глухих глубинных жилах?
Ты в силах подглядеть сквозь ночь и рудный слой
Слиянье струй земных с пучиною морской?
Ты рыскать в силах ли по тайникам подземным,
Где медь, свинец и ртуть, столь ревностно, что всем нам
Сказать бы смог: «Вот так на недоступном дне
Родится золото, и зори — в вышине», —
Скажи на совесть! Нет. Тогда будь сдержан в скорых
Сужденьях о творце и людях; в приговорах,
Что бесконечности ты выносить привык.
Найдется ль человек, кто может напрямик
О всем — будь разум, дух, материя иль сила —
Сказать: «Я подглядел закон! Объединило
Лучи бессмертного огня здесь божество.
Прошу принять мой вклад, — да на замок его,
Иль удерет он». Кто ж укажет, посвященный,
Нам двух начал судьбу: на фабрике ль ученый,
Иль в пышном стихаре служитель алтаря?
По светлой вечности кто, славою горя,
Пройдет, как встарь Ленотр аллеями Версаля?
Кто тьму кромешную измерит в жуткой дали,
И жизнь, и смерть, — простор невиданный, где мрут
Под грудою ночей дни, знающие труд,
Где мутный луч скользит и тает, сумрак тронув,
Где уничтожились все крайности законов?