Людмила Колодяжная - Пред иконой стоишь со свечою...

И разлуки с Вечностью уже узнали вкус,
вспоминая ангелов, что в облаке видели,
говоривших: «Вознесшийся от вас Иисус,
таким же образом к вам — приидет...»

Дева клонится, как деревце,
к вечным небесным дарам.

Вводится царственно Д евица
в Ерусалимский храм.

Вслед по ступеням зыблется
свет от высоких лампад.

Деве сквозь время видится
Вечности детский взгляд.

Вводится Дева по лестнице —
лествице без перил.

Вестник видится Вестнице —
будущий Гавриил.

По горней дороге вводится,
в горницу, в крылья дверей.

Будущую Богородицу
славит седой иерей.

Дева ведется вдоль линии
вечно горящих свечей.

Свет внутри будущей Скинии
светится — все горячей.

Нить строки тяну поперечную,
как основа льются лучи,
продеваю, словам не перечу,
даже если речь не звучит...

Непостижен еще рисунок,
вот, он светится, вот — погас,
тени лунные, профиль юный
ангела — обручившего нас...

Строки рвутся, чтоб снова сплесть их,
в выси связываю узелок,
чтоб ож ил Приносящий вести —
Благовестный держа цветок.

Чтобы я над цветком склонилась,
чтоб строка что еще слаба,
как ответный вздох засветилась
на устах: «Се, Твоя раба...»

На части две быль разделя —
небесную, земную — знаю,

Успенья Твоего земля
там, где иконы даль резная.

Я перед ней в мольбе, без слов,
в день грустный августа склоняюсь,

считая, скольких облаков
апостольских расправлен парус,

там, где спешит за братом брат
из разных стран, земель и весей —

небесный счет земных утрат,
пытаясь разгадать и взвесить

в тот час, когда колокола
к рыданью перешли от пенья,

когда с земли слетела мгла,
смущенная лучом Успенья,

когда стал ангела высок —
склоненный к Деве стан лучистый,

когда остался поясок
в цветах, во гробе — от Пречистой...

Позову — молитвою без слов,
ты откликнешься — горячей речью.

Снежной скатертью падет Покров
на просторный стол короткой встречи.

Глянец окон. Взглянем, даль деля,
облако чуть сдвинет — вечный ветер.

Вздрогнем — как бела уже земля,
розовых берез развиты ветви.

Ангел чуть качнется на часах,
словно воин, вставший за околицей,

и пройдет в раскрытых небесах
по горящей кромке — Богородица.

Ты возьмешь Минеи, иль Триодь,
и тропарь откроешь: глас четвертый.

Кратким гимном отзовется свод,
и скользнет к ладоням Плат простертый.

Вдоль окладов пряди витые,
из глубин иконных глядят —

твоей кисти — живые святые,
отпуская меня в закат.

Божий образ трижды прославлен,
на иконе — следы мольбы,

в доме, что навсегда оставлен
для единственной узкой тропы.

Вслед за мною твой путь проляжет,
вслед за днями продлятся дни,

нас единою цепью свяжет
той тропы над обрывом нить,

где мольбы оборвутся звуки,
где останется тот, кто свят...

Ты идешь к горизонту разлуки,
отпуская меня в закат.

Ворсом снежным в келье
нежно зарос порог,
на Никольей неделе
медлит в овале — Бог.

В Бога — тебе верится,
в голос твой — мне,
в зале овальном — деревце
хвойное, в тишине,

деревце жизни нашей,
срубленое вчера,
хвоя падает в чаши,
полные по вечерам,

скатерти строгая тога
тянется на паркет,
с темной иконы — от Бога
звездный исходит свет...

Ты был отроком... Вспомнишь разве,
когда ты скопировал ту икону —

на райских к онях едут два князя,
в красном кафтане, в кафтане зеленом —

цвета юности, цвета выси,
цвета — убитых невинно, нелепо,

плащ, иль риза? — на князе Борисе,
риза, иль плащ? — на князе Глебе.

Едут — ставшие вмиг святыми,
светятся фреской на стенах вечных —

брат убиенный на речке Смядыни,
брат убиенный на Альте-речке.

Страстотерпцы, первые вехи —
их на узких дорогах ставили,

видно ангелы, видно навеки,
против каинов — русских Авелей...

Ангелу надо быть
в небе, то есть далеко, далеко,
где он недоступен мгле,
ангела убить
так легко
на земле...

Каждое звено
в венце
сами плетем-творим,
строчка-нить отзвенела давно:
«Ангела посылаю пред лицем
твоим...»,

Посылаю волею Творца,
России даря,
в Углич-даль.
Рана его — ожерелье-венца —
царствует, как заря,
мечется, как печаль.