Людмила Колодяжная - Пред иконой стоишь со свечою...

Жертвы две — дань на две ладони,
две ладьи в океане Господнем,
в черной ризе да в белой — кони,
братья едут спустив поводья.

Каждый ангелу равен — с неба
каждый облаком-вьется-ризой...
Если слева — молитвой Глеба,
если справа — молитвой Бориса...

Путь наш очерчен грубо,
все ж, различим вдали
темные бревна сруба,
столб ледяной пыли,

голос возвышен трубный —
«Будущее гряди!»,
мы сожжены там будем —
руки крестом на груди

сложим, готовы к смерти,
воздуха рвется слюда,
с оледеневшей тверди
в пламени бездну, туда

в бездну, где сложены ровно,
словно бы без труда,
но с верой — древние бревна,
праведной жизни года

сложены без усилья,
чтобы был легче дым,
руки расправим крыльями —
ангелами взлетим,

жгут ледяные торосы,
в рубище, босиком —
ангелы тоже босы —
к огненной смерти идем...

Ризы голосом разрезаны,
развеваются в полете —
облаками бегут резвыми...
Спим, юродивы, в лохмотьях.

Прорастут слова — их скашивают,
звук, чуть слышный остается —
о княгине Анне в Кашине,
о Саровском чудотворце.

Облаками отгородится
даль родная от чужбины,
провожает Богородица
к облаку-калитке Сына,

к горизонту, до околицы,
до пустынных трав ковыльных...
В час прощальный колокольцы —
ангелов задеты крыльями...

Ризы, сшиты голосами,
отдаляются мелодией —
в высь, покинутую нами...
Спим в лохмотиях, юродивы...

Свидетельством первым
Доселе мир жив,
И ласточек веры
Строги виражи.
Слова Его — стрелы —
«Мария! Я здесь!
Свидетельством первым
Мариина весть.

Девичьему взгляду
Христос, словно сон,
Явился из Сада
В обличье ином.
И тем, что дорогой
В селение шли,
Явился Он строгий
В дорожной пыли.

И те как сумели,
Сказали другим,
Другие не верили,
К чуду глухи.
Но все же — Марии
Учитель, как сон,
Явился впервые
В величье ином.

И ласточка-точка
Ликует, кружит,
Вьет кружево строчки,
Над жизнью дрожит.

Ты несешь в тот далекий проулок
тяжесть жизни — невидимый вес,
над тобою склонился сутуло,
крылья вскинув, невидимый крест,

неизбежный свидетель изгнанья,
знак опалы средь пальмовых кущ,
ты идешь к горизонту сознанья
где глас Божий пробился, как луч,

где твой голос в ответ ему дрогнул,
слившись с кромкою облаков,
ты идешь самой узкой дорогой,
повторяя молитву без слов,

где изжитые жизни рисунки
восстают как эскизы, как сны,
в каждой, словом оставленной лунке,
долго стынет овал тишины,

заполняя проулок далекий
невесомой прохладой небес —
ты несешь неизбежный, высокий,
тенью жизни очерченный крест...

Лён полотенца,
восковая свечка,
закрыта дверца,
будто бы навечно.

Дом заколдован:
голубых глициний
живой волною,
памятью о сыне,

водой холодной,
чашею из глины
дом заколдован
вечным сном о сыне,

чей голос тает
эхом-тенью в нише,
всё — тишина смывает,
слов не слыша...

Лён полотенца,
свечка восковая
горит, как в детстве,
тени созывая...

Уйти... Оставив в тишине покорной
былое, что теперь принадлежа
другим, вернется в хаос черный,
петлей судьбы и в будущем держа

тебя, свиваясь жгучим тёрном,
цепляясь, чтобы ты не мог уйти,
но знал, тропа прочертит мир просторный,
качнувшись — от начального пути...

Уйти... Оставив в памяти прилежной
священный сумрак, стерегущий сад,
уйти, забыть, и знать что есть надежда —
идти вперед, но приходить назад...

Уйти, чтоб сделать шум чужой привычным,
забыв о тишине, что ждет, свята —
тропой ухода, линией безличной
намечена пред бездною черта,

но косо перечеркнутое детство
сбивает шум поющим голоском,
подходит близко, кажется соседством,
на мертвом поле — вечным колоском...

Уйти, чтобы по той тропе вернуться —
к той тишине, что не сумел забыть,
и не из чаши — как дитя, из блюдца —
по сладким каплям горечь дней допить...

Не стереть перстами заботу,
слова не стереть на листах —
проступившие смертным по’том
молитвы, стихнувшей на устах,

две кратчайшие ее строчки,
горчайшую ее грусть —
«Пронеси эту чашу мимо, Отче» —
строчки, выученные наизусть,

обозначающие границу,
с которой открывается высота —
тело обернуто в плащяницу,
душа возлетает с креста,

по дорогам тянется горстка
идущих в будущее учеников,
слов росточки, как иглы острые
скрепляют кромки веков...

Книгу об ангелах читаю,
строки стекают
рекою
со страницы,
на половицы,

тают,
светят,
образуя озера покоя
на зеркальном паркете.

Нет, не рукою,
устами
сними усталость
бесконечную —

сколько дней
мне
осталось
до вечности?

Не знаю,
но вечность снится,
пока считаю
в книге об ангелах — страницы...

Придумаешь имя, но никому не скажешь,
имя — ангел, бремя его легко,
имя отпустишь во тьму, со мною свяжешь —
только имя может взлететь высоко.

Имя — последняя моя примета —
пусть цветет только на твоих устах,
когда ты вспоминаешь, плача, без света,
имя мое — единственное — из ста...

Имя — вздох, когда опускаешь вежды,
имя — для мира — небесная весть,
имя — для двух — будущая надежда,
если для каждого она есть...

Имя — подсказка, молитвы начало,
идущему во тьму — идущее вслед,
имя — венец, развязка печальная,
ореол, впитавший свет долгих лет...

Придумаешь имя — легче птицы,
никому не ведомое — тайна двоих —
имя мое — будет биться
крылами в крылья окон твоих...

Если будет дано умереть на святом месте,
закрывая лицо ладонями-латами,
голос твой вернется с жизнью вместе,
голос твой, незабываемо-крылатый.