Людмила Колодяжная - Пред иконой стоишь со свечою...

Тропки хвойные колки,
Божья Матерь хранит,
всходит старец как столпник,
на высокий гранит,

пень, валун, дикий камень —
вот основа поста,
но молитвенный пламень
обжигает уста.

Ствол сосновый просторный
янтарями дарит,
Божья Матерь иконой
меж ветвям горит.

Зов молитвенный скуден,
но велик — в тишине:
«Боже милостив буди,
буди — грешному мне».

На груди крест железный,
жест мольбы — вознесен,
изнуренный телесно,
Старец — Духом спасен...

Пред иконой стоишь
со свечою,
на земле — себе не нужна,

но отмечена лишь
мечтою,
рядом с жизнью, что сожжена.

Ты обиду простишь
вчерашнюю,
деревянный целуя оклад,

на икону глядишь
бесстрашно,
Богородицы встретив взгляд.

Словно взгляд
Ее повторяя,
пред распятьем стоишь до зари,

на пол капли
воска роняя,
тоже — светишься изнутри...

Но когда
молитвы пропеты,
по растущей уходишь тропе,

вспоминая — всегда,
до рассвета,
кто-то молится — о тебе...

Рая вчерашнего
вспомнится —
горница
в башне,
где горлица
тишины капризной
клонится —
дышит ризой...

Икон —
складней благолепие —
под потолком
горбится
горней цепью...

Досок треснувших
кисея-иней —
древности
паутина —
с ветром борется,
как риза затворницы,
от которой
светло в горнице...

Я — инок, приникший к иконе —
в смиренье проходят часы,
и он оживает, склоненный,
Архангел Златые власы.

Как облако, кажется зыбкой
волнистая ризы черта,
продленная взглядом улыбка,
и губ молчаливых чета.

За ризою — трав тень резная,
смыкаются крылья в огне,
он жизнь мою тайную знает,
он тайно грустит обо мне.

Из жизни, порой, исчезает —
поступкам своим господин,
но Обликом вечным — спасает,
когда я стою перед ним,

когда его нежно-упорный
ко мне устремляется взгляд...
Он, вечностью отдаленный,
быть может, небесный мой брат...

Заглушенные молитвой дни
глохнут вздохом ночи в безвременье,
в час, когда, душа, тебе сродни —
Нимбов Трёх воздушное склоненье.

Нимбом — удлиняется лицо
на иконе, голос — отголоском...
Свечка освещает озерцо
талой крови гибнущего воска.

Ты, душа, без помощи — слаба,
слогом округляешь дни неверно,
без молитвы — робкая раба,
слух пуглив твой, северная серна.

Вянет страха сорная трава,
ставши тьмой... Но тень не заслонила
ставшие ступенями слова
той молитвы, что душа хранила.

Смертный страх — до смерти не утих,
слово на устах молитвой свежей
слух твой осторожный снова режет —
дань печальных ангелов твоих...

Мамры
деревья, как храмы,
для Авраама
и Сарры...

Тени, что стыли с утра,
к полудню стали короче,
когда, пребывав у шатра,
Авраам возвел очи,

и увидел — явившихся в зной
Стражей
жизни земной,
райских мир ажей,

Ангелов уставших,
в прохладе
дубовых веток,

ставших
окладом —
для Троицы Ветхой...

Здесь — журавлей отжурчало соло,
здесь — глуше сон монастырских башен,

с помощью Духа Святого — глаголы,
словно мельницы, крыльями машут.

Равный мне ветер — подыщет слово
в травах, в оправе которых — избы.

Травы сбираю для люда чужого,
песней родной разбавляя известь,

ту, с которою память глохнет,
строк зак упорены сосуды,

Слово — льняною заплатою сохнет,
ожидая расправы Судного

дня — очертанья его на фресках,
разделены святые — и грешники,

кто-то уходит в выси небесные,
кто-то падает в адские бреши,

кто нам подымет уставшие вежды,
кто нам посыпет краюху солью? —

всюду беспамятные невежды,
нам же — Слово отыскивать с болью...

День Рождества Господня,
тень колыбельная снится,
рождается Слово сегодня
в мире, в сердце, в странице.

Так Слово рождалось когда-то
в холмах Иудеи далекой...
Над царством тем тридевятым
луч был взнесен высокий.
Рождается Бог в человеке,
чтоб крепли молитвы строфы,
чтоб дни восходили как вехи -
от Рождества, до Голгофы.

Чтоб ты уходил на муку,
на проповедь в светлом хитоне,
и в бурю протягивал руку
тому кто, не веруя, тонет...

Помнишь? Ангел в тумане белел,
Нас в небесах приютивший...
Надо исполнить, что он велел,
Ангел, во сне приходивший.

Тот, говоривший: «Встань и возьми
Все, что дорого сердцу,
Видишь, ночные взметнулись огни
— Ирод ищет Младенца.