Мария Рыбакова - Гнедич

влюбиться, отчаяться,

даже покончить с собой —

все возможно во сне, все обратимо,

но если проснуться,

например, когда пуля пробивает череп,

то поймешь вдруг,

что так никогда и не жил.

Петух надрывно кричит,

чтобы мы проснулись

и прислушались к звукам земли,

где поденщик берет плуг и пашет,

и не сомневается ни в том, что живет,

ни в том, что умрет.

Ты говоришь: не хочу быть, как он,

и подчиняться круговороту пота и пепла,

а хочу, чтоб меня, как Ахилла в детстве,

старый Феникс сажал к себе на колени,

разрезал мне мясо на маленькие кусочки,

вытирал бы мне рот, если я обольюсь.

Мы хотим, чтобы было тепло,

как в утробе матери,

чтобы кто-то брал нас на колени

и прижимал к груди.

Но если родиться по-настоящему, Батюшков,

в холод и одиночество,

то хотя бы на смертном ложе

мы не обманем себя, если скажем:

мы жили».

Неуверенность овладевает им,

и греза одолевает его,

насмехаясь над попыткой бунта,

перо падает из пальцев,

а где-то вдали,

рядом со станом ахейцев,

у стен

давно разрушенной Трои,

из греческих слов

Гомер воздвигает шатер,

в котором спрятаны покой и дружба.

Уже поздно.

Светляки мигают, цикады поют.

Ахилл и румяная полонянка ложатся спать,

и Патрокл со стройною девой Ифисой

отходит ко сну под узорчатым покрывалом.

У спящих героев лица Гнедича и Батюшкова.

Жизнь! прости мне эту отлучку,

я скоро вернусь

в твой холод.

Елена развернула полотенце

и положила книги на стол, —

книги, которые нашла у Гнедича

и не решилась выбросить.

Брат ее, хромой Игнат,

и Фома, что выучился грамоте у дьячка,

сидели на лавке и смотрели на лучину,

которая горела, потрескивая,

отгоняла темень с их лиц.

Но темнота, даже когда жалась по углам,

знала, что завоюет весь дом,

а не только подпол, чердак,

то место за печкой, где жил домовой,

пока не умер от голода,

потому что Елена с братом

забывали ставить ему

блюдце с молоком на ночь.

(Он хотел им навредить перед смертью,

но слишком ослаб

и грустил, ибо знал, что не в силах

ни проклясть их, ни простить им,

ведь нечисть есть только отсутствие добра, —

и это отсутствие умирало.)

Фома откашлялся; важно и заунывно

он начал читать,

а Игнат и Елена сидели открыв рот.

Им сначала казалось, что они на службе в церкви;

но постепенно перенеслись в Гишпанию,

кровавую и ужасную,

которая очень далеко от села.

Поля покрыты черной тенью,

Настала ночь – и тишина.

Луна сребриста из-за облак

Выходит грусть делить со мной.

Приди, царица бледна ночи,

Луна, печальных томный друг!

Река остановилась, спершись от мертвецов;

груды тел усеивали долину;

плавая в крови своей, жена

целует посиневшие губы мужа,

а ночная птица

все завывает

и завывает.

Жил-был Жуан, страшный

капитан разбойников,

и было у него два сына —

добрый Алонсо и злой Коррадо.

Доброго сына он не любил,

а со злым плавал на корабле

и грабил путешественников.

Вдруг поднялась буря:

валы до облаков возносятся,

а падая, разделяют

воду до самого дна.

Сердце всякого человека

обнажается в эти минуты:

кто любит кого, тот к тому и бросается,

дух, полный веры, на веру уповает,

а скупой озирает сундуки свои, —

в эту минуту Коррадо

столкнул отца своего Жуана

в море.

О невиданное злодейство —

сын на отца восстал.

Второй вечер читают:

Жуан плыл, плыл и выплыл на берег;

возблагодарил Господа,

раскаялся в преступлениях,

зажил добродетельно

и помогал бедным крестьянам.

А природа

разгневалась на сына,

разбила корабль и потопила

всех разбойников;

но волна вынесла Коррада на берег

и он лежал нагой на песке.

Луна! – ты одного находишь,

Без друга – с томною душой.

Я, вспомня вечера приятны,

Рекою слезы лишь лию

По берегу шел аглицкий Милорд;

он видит юношу, лежащего на песке,

он говорит ему: – Ты кто таков?

а тот ему: – Я, мол, из благородных. —

Милорд его как сына полюбил,

он дал ему обувку и одевку

и вывел в люди, —

но Коррадо злобный

завел себе такого же дружка

по имени Ри-Чард, с которым в карты

играл, играл и вовсе проигрался;

тогда они ограбили Милорда

и заграницу – фьють!

Третий вечер читают:

когда они достигли пределов Гишпании,

один гишпанец, полный коварства,

стал подговаривать их,

чтоб они убили его богатого дядю,

доброго старика Перлата.

В Гишпании за семь рублей

можно сыскать такого головореза,

который ни перед чем не остановится:

один гишпанец должен был сделать убийство,

два дни сидел в болоте,

ел коренья и всякие травы,

на третий день увидал добычу

и перерезал ей горло

с адскою злобою.

Коррадо, Ричард и слуга их Вооз

проникли в дом старика Перлата,

заставили его подписать завещание

и задушили подушками.

Ты думал сделаться щастливым,

Но вдруг удар – тыумираешь,

Как цвет весенний ты увял!

Сражен ты острою косою,

Вот здесь в могиле погребен.

За это Коррадо получил Готический замок —

очень большой дворец, почти как царский,

посреди гор и леса,

по углам Готические башни —

весьма великие басурманские башни —

а под северной башней

великая подземная пещера.

Когда Коррадо прослышал,

что где-то есть еще один богатый старик,

он бросился его искать,

чтобы убить и отобрать деньги.

Нашел и увидел,

что это отец его – Жуан!

Сын заскрипел зубами от злости

и запер отца в подземелье.

Четвертый вечер читают:

а еще у Коррады была жена,

нежная Олимпия.

Он сначала влюбился,

а потом она ему вроде разонравилась,

и он отослал ее жить в замок,

а сам уехал на войну, еще куда-то, —

он больше любил убивать.

Куда девались те минуты,

Когда с любезною гулял,

И на груди ее прелестной

Под тенью дуба отдыхал?

Жуан в подземелье не знал

про Олимпию,

Олимпия наверху в залах не знала

про Жуана,

она гуляла по берегу реки

с опущенным вниз лицом,

на котором была задумчивость,

и слушала томное и жалобное

завывание горлицы.

Куда девались те минуты,

Быстрее кровь когда текла,

Когда скорее былось сердце,

И оживляла нежна страсть?

И тут ей навстречу

молодец.

Она ему: – Ты кто таков?

А он ей: – Ох, не спрашивай!

Ужасна судьба моя!

Алонзо я – брат злодейского Коррада,

гонимый бедностью и роком.