Мария Рыбакова - Гнедич

Тут барыня рыдать,

а он ей: – Ах, зачем

ты приняла вид Крокодила?

Лишь Крокодилы слезы льют.

Прими же лучше вид Сирены,

которая смеяться любит.

(Им было не совсем понятно,

о чем тут книжка говорит,

но было страшно.)

И Алонзо

печальну повесть продолжал...

Но тут он заболел горячкой!

Олимпия за ним ходила,

ей было любопытно страсть,

когда ж он свой рассказ продолжит.

Пятый вечер читают:

отец Коррады в это время

сидел в ужасном подземелье.

К нему никто не приходил.

Инфант-гробокопатель только

случайно заглянул в окно

и видит: боже! там старик!

тогда гробокопатель плачет,

потому что у него доброе сердце,

и с одним слугой

они помогают старику

бежать из темницы.

А когда Алонзо поправился,

он, как все гишпанцы,

заиграл на гитаре.

Олимпия слушала

и подпевала:

Когда – но ах! на что грусть множить?

На что касаться к той струне?

На что? На что? – Она заноет, —

И сердце бедное замрет.

Тут выбегает Коррадо

и вонзает нож в грудь Алонзо

с криком: – Га!

Братоубийца, братоубийца! —

проклинает его Олимпия

и падает совсем без чувств.

Тут Коррадо убивает

всех почти остальных.

А потом у Коррада

были страшные, страшные сны,

окровавленные тени вставали;

он бегал по замку,

но нигде не мог сокрыться.

«Ах! Что со мной!» – повторял он и падал

на близко стоящую софу

Сокрылось, улетело время

Исчезли радости мои.

Глубока пропасть их пожрала

И не воротит никогда.

Но близко был уже мститель

за кровь невинных

по имени Дон Риберо.

Он ворвался с отрядом в Готический замок,

и старик Жуан был с ним тоже.

Старик сказал Корраду:

– Сын, я тебя прощаю!

Но Коррадо бросился на него как тигр

и заколол!

Его стали арестовывать,

а он не хотел сдаваться,

взял сам себя за шею и стал душить.

Но они-таки его схватили

и увезли колесовать.

Дон Риберо оказался сыном Инфанта-

гробокопателя.

Он женился на Олимпии,

и стали они, говоря по-нашему,

жить-поживать и добра наживать.

Когда Фома кончил чтение,

они долго сидели молча.

Слезы текли по щекам.

Они их не утирали.

Экое бывает на свете:

живешь и не знаешь,

дела!

Не то что поймать вора на ярмарке,

или когда Митрофан забил жену по пьяни.

Тут такое, что всю душу у тебя исподволь вынет!

И весь твой расклад человеческий сотрясется...

И где это барин про все узнал,

чтобы изложить в книжке?

Зимним вечером за пряжей

Елена будет рассказывать подруге

про царя, у которого были два сына:

один добрый, другой злой;

про царевну Олимпию

из далекой страны Гишпании,

которая со злым обвенчалась,

а тот бросил ее отца в страшное подземелье

и мать задушил подушками;

младший брат пустился в путешествие,

он сражался с Сиренами и с Крокодилами,

попал в бурю, где разметало корабль,

а его выбросило на берег;

там шла царевна с задумчивостью на лице;

она его нашла и выходила,

но тут брат узнал брата:

старший младшего хотел зарезать,

как водится у турок,

но младший брат был сильнее,

он победил и выпустил старика из темницы,

с чьего благословения

они с царевной

повенчались.

Подруга слушает и кивает.

В квартире у Гнедича

Елена знает место каждой маленькой вещи,

и какие из них износились за эти годы,

так что их выбросили,

а какие – подарены или потеряны,

потому что исчезли неожиданно и бесследно;

она знает как выцвела краска на стенах

которая была когда-то – чистый голубец

она смахивает пыль с книг,

которых становится все больше,

и глядит на листки с непонятными знаками.

Она видит, как растения вянут в горшках,

как погибают, как появляются новые,

а когда натирает паркет, замечает,

что становится трудней нагибаться.

Она не крепостная, она вольная,

сама нанялась на эту работу

столько лет назад, что потеряла счет,

и видела барина только один раз —

тогда, в самом начале.

Она не знает, счастлив он или нет.

Иногда в плошке стоят цветы,

иногда на столе появляются безделушки,

потом все исчезает,

и только по следам от чернил

по осколкам бокала,

по тому, как помялся шейный платок,

она догадывается о его жизни.

Разве что-то, кроме неясных примет,

дано ей, чтобы узнать его?

Так, между гаданьем и верой:

он живет здесь,

к нему приходили с визитом,

он смотрел на это растение,

комкал эту салфетку.

Кто он – тот, о ком ты думаешь

и кого ты не знаешь, —

разве он человек?

разве он барин?

разве он бог?

Когда-нибудь она придет,

еще не совсем старая,

чтобы чистить квартиру,

а он будет сидеть

за столом или, может быть, в креслах.

И тогда она сразу,

не смея взглянуть в лицо,

упадет ему в ноги.

В летнем домике

палец обводит

буквы, выведенные карандашом

на косяке окна:

ombra adorata.

Возлюбленная тень

начертила эти слова, прежде чем стать тенью,

а Гнедич обводит тонким пальцем

букву о, букву т, букву b и так далее.

Через окно он смотрит в сад,

на цветы с огромными головами,

взъерошенными от ветра;

они качаются на тонких и длинных стеблях,

которые по законами физики

должны обломиться под тяжестью лепестков,

но не ломаются.

Весь сад и весь дом

одного цвета – цвета тени.

На другом окне та же рука написала:

есть жизнь и за могилой.

Друзей остается все меньше —

все больше их призраков,

с петлей на шее или на приисках в Сибири.

После восстания быстрого и печального

кому еще нужны Ахиллес и Гектор?

Весь перевод окончен – и кто-то шепчет:

твоя жизнь была только шуткой, только детской игрой,

ты спрятался в книжки, чтобы не думать

о том, кто ты есть

и почему

ты не был любим.

Он берет с полки книгу.

Бедный Карамзин умер в мае.

Пустота и усталость остались от прежней жизни.

Он читает «Историю», но глаза закрываются,

буквы становятся плоскостью,

и вот уже тело оставлено, спящее на диване,

а дух движется вместе с Карамзиным

по бесконечной равнине

(которую спящие называют Киммерией,

а бодрствующие Россией).

На север отсюда люди спят по шесть месяцев в году,

на восток отсюда грифы стерегут золото.

«Разве мы здесь в изгнании?» —

радостно спрашивает Карамзин.

Вытянув руки, они подставляют ладони

под белые перья, что падают с неба

(ими полнится воздух).

На застывшем море воины в скифских шлемах

дерутся друг с другом;

Гнедич знает правила поединка.

Он поворачивается к собеседнику, но тот